Нагота
Шрифт:
— Как провели время?
— Спасибо. Вдоль и поперек исходила Москву.
— Быстро у вас получилось.
— Мне повезло. Набрела на чудный уголок.
— Таких уголков в Москве тысячи.
— Архитекторы могут напридумать что угодно, но душа города все равно что аист — не всякое гнездо облюбует.
— Я смотрю, у вас романтическое восприятие.
— Романтическое восприятие — это глянцевитые открытки с видами города. А знаете, что, на мой взгляд, для Москвы самое характерное? Дворы.
— Сейчас не лучшее время бродить по городу.
— Я и в кукольном театре побывала, у Образцова. Смотрела детский спектакль.
— И что, понравилось?
— Вам никогда не приходилось бывать на детском спектакле в кукольном театре?
— Как-то не довелось.
— В таком случае вы много потеряли.
— Мне никогда не нравились куклы.
— Мне тоже.
— Так что же вам там понравилось?
— Дети. Один малыш, сидевший рядом, все время поучал козленка: дурачок, что же ты делаешь, ты что, сказки не знаешь?
— Знать сказку, конечно, очень важно.
— Хотя это редко помогает.
Посмеялись. Турлав пошел к лифту. Майя осталась в вестибюле. Может, стоило спросить, на каком этаже ее поселили. Записать на всякий случай номер телефона. Только зачем?
Войдя в номер, он снял пальто, переобулся, опустился в кресло. С девятого этажа открывалась панорама города с разбросанными в разных концах высотными зданиями, с задымленным горизонтом. Сквозь пласты темно-лиловых туч в одном месте пробился столб света. Жарко загорелись позолоченные купола. Через оконное стекло было слышно дыхание города, чем-то похожее на шум прибоя. А из коридора доносился томительно-однообразный гул пылесоса.
Турлав зажег все огни. Вошел в ванную, с удовольствием вымылся. С удовольствием побрился. Надел чистую сорочку. Снова сел в вертящееся кресло, посмотрел в окно. Включил и тут же выключил радио. Попробовал и телевизор. Тоже выключил. У него с собой были интересные журналы по электронике, но читать не хотелось. Он надел ботинки, повязал галстук и по бесконечному коридору отправился в буфет. Ужинать как будто еще рано, в столовой «Контакта» он довольно плотно пообедал. Без особых на то причин миновал буфет на своем этаже, спустился в буфет ниже. Потом еще ниже. Закуски и блюда повсюду одинаковые, менялись только винные этикетки.
Он даже вздрогнул, когда в вестибюле, на том же месте, где и раньше, увидел Майю Суну. Сидела в кресле и теребила газету. Он не остановился, подошел к киоску. Майя его заметила, Турлав не глядя это почувствовал.
— Вы меня заинтриговали, — сказал он, останавливаясь перед ней на обратном пути.
— В самом деле?
— Я тоже решил купить вечернюю газету.
— Ах, вот вы о чем.
— Вы так усидчиво читаете.
— Я не читаю. Даю возможность отдохнуть ногам, заодно наблюдаю. В номере скучно сидеть.
— Столичные диковинки вас не прельщают?
— Еще как прельщают, просто не решусь, куда пойти. Хотелось бы в Большой театр, — может, у входа удастся купить лишний билет.
— Какая вы недогадливая. Здесь же есть своя театральная касса.
Вдвоем они дошли до театральной кассы в другом конце вестибюля.
— Сегодня «Борис Годунов», — сказал Турлав, посмотрев афишу. — Вас это устраивает?
— Да, — отозвалась Майя, — даже очень.
— Не найдется ли у вас билета в Большой на сегодня? — спросил Турлав у стриженной под мальчика кассирши, взиравшей на него строго и серьезно.
— На сегодня мы вообще не продаем билетов, — ответила та, — только на завтра. Но я могу позвонить. Если есть, на ваше имя в кассе театра оставят билет.
И тотчас принялась энергично накручивать диск аппарата (модель «Электрона» 58А) и допрашивать какую-то Минну Ильиничну.
— Да, — сказала она, прикрыв ладонью трубку, — билеты на «Бориса» есть. Будете брать?
Турлав взглянул на Майю:
— Ну, так как?
Она закивала.
— Да, — сказал Турлав.
— Сколько? — спросила кассирша.
— Один. — И для наглядности Турлав поднял указательный палец.
Майя внимательно изучала афишу.
— Нет, благодарю вас, — сказала она. — Я передумала. Не надо.
— Спасибо, — сказал Турлав кассирше. Ему стало не по себе, даже смешался немного. — Извините за беспокойство. Молодые дамы не всегда точно себе представляют, чего хотят.
Майя молчала. Он тоже молчал. Вдвоем дошли до кресла, в котором она сидела.
— Всего доброго, — сказал он. — Прошу извинить, но читать газету я пойду к себе в номер.
И пошел, высоко подняв голову. Тут в ресторане заиграла музыка. На какой-то момент ему показалось, что он задохнется от злости. Лишь потом сообразил — не злится он, а сожалеет о своем поступке. Хотя и не знал — почему.
Следующее утро ушло на знакомство с различными техническими новшествами «Контакта». В двенадцать началось совещание, которое длилось три с половиной часа. Перед отъездом ему все же удалось изловить директора и «зафиксировать положение».
До отлета оставалось два часа. Нужно было успеть расплатиться в гостинице, заехать в кондитерскую на улице Горького за миндальным печеньем и, самое главное, не опоздать на самолет. Московские расстояния немыслимо пожирали время. Он находился в жутком цейтноте.
Дежурная по этажу, принимая от Турлава ключи, озабоченно заглянула в ящик стола.
— Чуть не забыла. Вам письмо.
Он повертел в руках синий конверт и, хотя почерк показался незнакомым, тотчас сообразил, кто мог ему написать. На чистом листе было совсем немного слов. Надеюсь, не уедете, не позвонив, мой номер телефона (цифры).
Я опоздаю на самолет, у меня нет ни минуты, понимаешь ты, девчонка, подумал он. И все же попросил у дежурной разрешения позвонить.
Майя отозвалась сразу же, после первого звонка, будто сидела и ждала у аппарата.