Награда для Иуды
Шрифт:
– Мог бы воспользоваться сотовым, – обиделась Катя, своей репликой невольно подсказав Елисееву спасительное решение. – Выйти за сигаретами или в магазин. И позвонить.
– Извини, мне было не до этого. Не до звонков.
– Что ж, я чувствую, что тебе и сейчас не до этого. В смысле не до меня, – Катя, всхлипнув, положила трубку.
Елисеев поднялся со стула, прошел через кабинет к двери, за которой был устроен туалет и ванная комната, которой пользовался только он один. Заперевшись
– Черт, в унитаз засорился, вода не проходит. Пойду на второй этаж. Заодно уж заверну в бухгалтерию, надо отчет забрать. Минутное дело.
Елисеев посмотрел на лица оперов, опасаясь, что кто-нибудь вызовется составить ему компанию. Но добровольцев не нашлось. Он выскользнул за дверь кабинета, резво спустился вниз по лестнице на один этаж, распахнул дверь бухгалтерии и поманил пальцем молодого человека по фамилии Панченко. Когда тот вышел в коридор, Елисеев сунул в его ладонь несколько крупных купюр и выпалил скороговоркой:
– Мигом лети в ближний салон сотовой связи, купи мобильник. Одна нога здесь, другая там. Не забудь паспорт.
– У вас неприятности? – спросил Панченко. – Говорят в вашем кабинете безвылазно сидят милиционеры.
– Говорят, что кур доят, – веско ответил начальник. – Менты приятные, очень дружелюбные парни. Чуть не цветы мне дарят. Так что, все в порядке.
– Какую модель купить?
– Такую, чтобы работала. Сдачу оставь себе. Дуй.
Елисеев зашел в бухгалтерию, взял с ближнего стола первую попавшуюся пухлую папку и, зажав ее под мышкой, поднялся наверх. Он зашел в кабинет, устроился на диване и стал переворачивать пожелтевшие от времени страницы. В папке оказались никчемные бумаженции, которым место на свалке. Елисеев хмурил брови, делая вид, что без остатка поглощен увлекательным чтением. Телефон молчал. Опера, томившиеся от безделья, снова стали подкалывать хозяина кабинета.
– Слышь, мышонок, отчет интересный? – спросил Игорь. – Ты бы вслух почитал. Мы тоже хотим знать, чем дышит твоя богадельня.
– Нет, он не мышонок, он настоящий Казанова, – поправил Николай Борисович. – Один двух баб, как бы это сказать, – он пощелкал пальцами, подыскивая нужное слово. – Один двух баб покрывает. И, наверное, на третью силы остаются? Ведь остаются, колись, мышонок. Иначе не получишь сыра.
– А лично вы только одну женщину покрываете? – вяло огрызнулся Елисеев. – А со второй уже проблемы.
– Лезь под лавку и не вякай, – нахмурился Николай Борисович. – Это не твое собачье дело.
– А если мы жене скажем об этой Катеньке? – вставил вопрос Игорь. – Жена у тебя не ревнивая? Стерпит измену?
Елисеев сердито сверкнул глазами и промолчал. Опера, резвясь, задавали какие-то вопросы, посмеивались и хохмили. Максим Павлович не слушал эту брехню. Через сорок минут он, захлопнув папку, встал с дивана.
– На минуту спущусь в бухгалтерию, – сказал он и вышел. – Верну отчет.
Панченко ждал босса в коридоре, возле своей двери. Он шепотом сообщил код мобильного телефона, взял из рук начальника папку и исчез. Елисеев уединился в подсобке, темном чуланчике без окон, пропахшим хлоркой, здесь держали всякую мебельную рухлядь, которую жалко было снести
Напоследок звякнул Катерине, извинился за резкие слова и понес любовную околесицу, которую принято нести в подобных случаях. Женское сердце быстро оттаяло. Катя сказала, что не держит обиды. А Елисеев ответил, что все его телефоны под милицейским колпаком, пусть Катя не беспокоит его в ближайшие дни. Он сам с ней свяжется, когда опера сделают свое дело и отмотаются. Елисеев стер память телефонной трубки, засунул ее в ящик колченогого стола. Выскочил из подсобки, выбежал на лестницу, полагая, что оперативники хватились его и теперь ищут по всему зданию с фонарями. Но он ошибся. Милиционеры сидели на тех же местах, телефоны молчали, сотрудник технического отдела читал газету.
– Мышонок ходил на прогулку? – спросил Игорь. – Интересная мышка не встретилась?
– Мышонок ходил помочиться, – весело ответил Елисеев, довольный собой. – Могу составить письменный отчет о проделанной работе.
– Не требуется.
Елисеев упал на диван и, вытянув ноги, потянулся. В кое-то веки раз ему удалось перехитрить ментов.
Дядька Плотникова по материнской линии оказался аккуратным сухоньким старичком, занимавшим темноватую трехкомнатную квартиру на Мещанке. Хозяин, пустив Мальгина в прихожую, зажег тусклую лампочку, долго читал и перечитывал записку, что передал племянник.
– М-да, просит вам койку выделить, – вздохнул Сергуненков, поправляя ворот застиранной до белизны бумазейной рубахи, давно потерявший свой первоначальный голубой цвет. – Койку… Будто у меня тут общежитие. Знаешь, сколько в Москве ухарей, желающих койку получить? Неводом не переловишь. Да еще в такой-то квартире. Койку ему… Ах…
С первых секунд знакомства Мальгин понял, что ему здесь не очень рады. Но быстро нашел отмычку к черствой душе старика. Поставив на пол портфель и дорожную сумку, вытащил бумажник и вложил с морщинистую ладонь хозяина несколько купюр.
– Задаток, – сказал Мальгин. – За чай или скромный ужин, разумеется, отдельная плата.
– Деньги? – старик сделал большие глаза.
– Они самые.
– Ни за что не возьму. Даже не проси. Хоть на колени становись, не возьму.
Сергуненков проворно засунул бумажки глубоко в карман штанов.
– Дима в записке пишет, чтобы не брал с вас ни копейки. Ни-ни. Даже думать забудьте. Не возьму. Ну, разве что на сохранение. Как бы на время.
– Так ведь никто не узнает. Только я, да вы.
Бескровные губы Сергуненкова тронула улыбка. Он взял постояльца за руку, провел в большую чистую комнату, где у окна стояла железная кровать. Был тут и бельевой шкаф, на стене коврик с лебедем, плывущим по волнам заколдованного пруда, старый черно-белый телевизор на ножках в углу, на полированной тумбочке большая ваза зеленого бутылочного стекла, в которой торчал букет искусственных цветов.
– Пользуйтесь, – дед развел руки по сторонам. – Живите себе в удовольствие. Я всегда гостям рад. И записку писать не стоило, только бумагу и чернила переводить. Просто на словах передали бы: так и так, Дима велел пустить. И точка. И заходи. И живи, сколько хочешь.