Награда для Иуды
Шрифт:
– Напрасный труд, – сказал вслух Мальгин. – На этих записях маму родную не узнаешь.
По мнению важных милицейских шишек, трагические события в «Аисте» – результат разборки между конкурентами, которые хотят масштабного передела прибылей ресторанного бизнеса. Мальгин хмыкнул. У милиции готов ответ на любой вопрос, о чем ни спроси, но нет даже более или менее правдоподобной версии происшествия. Разборка, передел… Из года в год – все одно и то же, будто эти комментарии пишут под копирку. Если следовать этой логике, великому переделу этой самой ресторанной прибыли помешал тот самый охранник, наемный работник на окладе, налетевший на нож? Или сам Полуйчик, получивший в спину три пули? Мальгин едва осилил последнюю заметку. Слова, слова… Стоячие озера, целые моря слов, в которых правда тонет, как топор. Но где найти ответ на простой и ясный вопрос: с какой целью Барбер решил кончить Полуйчика, старого кента, возможно, единственную близкую душу? Месть? Финансовые споры? Старые обиды? Кидалово? Маловероятно. Полуйчик, разумеется, знает ответ, но, если верить тем же газетам, он на аппарате искусственного дыхания. Он «ах» сказать не сможет.
– Барбер, башковитый ты, сукин сын, все просчитал до последнего шага, – сказал Мальгин. – Остроумный ход с этими дымовыми шашками в вентиляционной шахте. Паника, сопли, вопли… А ты спокойно занимайся своим делом. Вот только охраннику не повезло.
Свернув газеты трубочкой, отправил их в урну. Проводив взглядом согбенного дедулю, едва передвигавшего ноги, с ленцой подумал, что сейчас хорошо бы приткнуться где-нибудь на пляже и, чувствуя голым брюхом тепло прогретого солнцем песка, наблюдать сквозь стекла бинокля за девочками в бикини, выходящими из моря. Но полуголых девочек здесь, в окрестностях университета, пока не наблюдалось. Мало того, Мальгин не отыскал вокруг ни одной картинки, на которой стоило бы задержать взгляд. Только на асфальте аллеи, по которой ночами гоняли влюбленные в скорость автомобилисты и байкеры, посередине проезжей части валялась пара войлочных сапожек. Чуть поодаль палка с гнутой рукояткой. В голове вызрела мысль, что не далее, как несколько часов назад, на этом самом месте ночной лихач насмерть сбил подслеповатую старуху. Мальгину почему-то захотелось встать и уйти отсюда, но он не двинулся с места.
Из– за поворота аллеи вынырнул черный мотоцикл, водитель в темном шлеме, набрав скорость, поравнявшись с Мальгиным, резко затормозил. Мотоцикл развернулся на сто восемьдесят и встал, как вкопанный, оставив на асфальте черную запятую тормозного следа. Антонова, одетая в короткую куртку, джинсы, заправленные в ковбойские сапоги с ушками, неторопливо слезла с мягкого сиденья, сняла с головы шлем, а со спины рюкзак. Бросила вещи на лавочку и уселась рядом с Мальгиным.
– Кажется, я опоздала?
– Нет, это я пришел раньше.
– Что у вас с ладонью? – Оля показала пальцем на забинтованную руку Мальгина. – Это серьезно?
– Всего лишь несколько царапин. Позавчера я чуть было не встретился с Витей Барбером. Но он оказался проворнее. А мне на память остались эти порезы. В кабаке была разбита стеклянная дверь, и я ненароком приложился к осколкам. Короче, ерунда.
– Значит, он ушел от вас? И все наши рисунки псу под хвост?
– Рисунки пригодятся. А с Барбером мы еще встретимся, – пообещал Мальгин. – А ты лихо катаешься на своей «Ямахе Драг Стар». Мечтаешь еще об одной пластической операции? Или просто хочешь полежать в гипсе несколько месяцев?
– Ладно, все это я уже слышала: быстро поедешь, тихо понесут и так далее. Туфта на постном масле. А катаюсь я не лихо, а посредственно. Но мотоцикл удобный, на шоссе он обставит любую тачку. Не требуется одежды, которую таскают на себе водители тяжелых спортбайков. Все эти защитные комбинезоны, кожаные сапоги, наколенники и прочая дребедень.
– А почему на твоем коне такой грязный номерной знак? Милиция остановит.
– Красивых девушек не так много, чтобы их останавливала милиция. Ну, а теперь давайте о нашем деле. Вам что-нибудь удалось узнать о моем брате?
– Ну, это была не самая трудная головоломка. Он жив, здоров…
– Это я уже слышала. Давайте конкретнее. Пожалуйста.
Мальгин коротко рассказал о том, что удалось узнать. После смерти матери Ольга вместе с братом попали в Дом малютки в одном из ближних районов Подмосковья. Там Оля познакомилась со своими будущими родителями, которые мучительно долго выбирали себе приемного ребенка и наконец, совершенно очарованные белыми кудряшками Оли, сделали этот выбор. Но тут загвоздка. По закону сестру и брата нельзя разъединять. Однако брать в семью мальчика, неуклюжего, отстающего в умственном развитии ребенка с замашками будущего уркагана, приемный отец наотрез отказался. Этот вопрос проще всего решить через деньги. Кому сунуть взятку? Прежде всего, директору Дома малютки. Затем врачу, который выпишет заключение о переводе Пети в детскую больницу. И наконец надо дать на лапу больничному патологоанатому, который выпишет заключение о смерти брата, скажем, от крупозного воспаления легких.
Олег Алексеевич Антонов, в ту пору директор мебельного цеха, не скупясь, отстегнул сколько требуется. Вот и все, путь свободен, теперь нет никаких законных оснований отказать Антоновым в усыновлении четырехлетней Оли. А что же брат? Под другим имением, с другими сопроводительными бумагами он попадает в детский дом для пациентов с задержкой психического развития, а затем, когда парень достиг совершеннолетия, его перевели в психоневрологический интернат, сокращенно ПНИ. Теперь его имя Петр Сучков. По документам сирота, близких и дальних родственников не имеет. В его карточке, которую Мальгин получил через старшую сестру, записано, что молодой человек страдает олегофренией в степени глубокой дебильности.
– Что это значит? – оборвала рассказ Оля. – Ну, как перевести эту байду на русский?
– Твой брат никогда не станет великим инженером, летчиком или профессором ботаники. Из него может получиться, например, хороший дворник. Или мойщик посуды.
– Мойщик посуды… Этих врачей за компанию с моим приемным папашей надо судить показательным судом. Я пойду в прокуратуру.
– Даже и не думай. Прошло слишком много времени. Все быльем поросло.
– Что с ним сейчас? – глаза Оли сделались сухими и злыми.
– Твой брат живет в психоневрологическом интернате, это здесь, в Москве.
– ПНИ – это что-то вроде психушки тюремного типа?
– Не совсем. Хотя и не санаторий с усиленным питанием. Там содержат около трехсот человек. Разумеется, есть забор, решетки на окнах, вахта, санитары, воспитатели. Пациенты занимаются физкультурой, трудотерапией. Режим как в старшей группе детсада. Питание… Ну, скажем, так себе. Лишнего веса не нагуляешь, но, в принципе, и ноги не протянешь. По выходным больных могут навещать родственники. И вообще свидания разрешены в любой день кроме понедельника. Правда, родственников приходит не сказать чтобы много. Пациентов можно забирать домой на субботу и воскресенье. Это же не буйные психи, они такие же люди как мы, только… Только немного странные. Если соберетесь туда, суньте на вахте деньги, вас пропустят. Но дешевле договориться с нянькой. Кстати, в стеклянной таре продукты не принимают. И, разумеется, спички, зажигалки, перочинные ножи не приносите. Вот, возьмите…
Мальгин достал из кармана, протянул девушке сложенный втрое листок.
– Это адрес интерната.
– А сегодня, прямо сейчас, туда рвануть можно?
– Опоздала. Отложи на завтра, начинают пускать с шестнадцати, после тихого часа, до восемнадцати.
– Что мне принести ему? Какие гостинцы?
– Ну, конфеты. Немного вареной колбасы.
Мальгин поднялся. Оля осталась сидеть на скамейке, комкая в руках клочок бумаги.
– Подождите. Я не смогу пойти туда одна. Я никогда не была в таких заведениях. И встреча с братом… Это нелегко. Это Трудно. Вы должны меня сопровождать.