Награда для Иуды
Шрифт:
В эту минуту запоздало сработала пожарная сигнализация и система автоматического тушения огня. С потолка на людей брызнула ржавая теплая водичка. Чинцова решила, что ковры испорчены безвозвратно, она схватилась за сердце, крикнула:
– Ох, и сволочи, – неизвестно кому адресуя эти слова. – Все погибло… Все… Погибло…
Барбер неторопливо шагал к столу именинника. Дымовая завеса густела. Два кондиционера, установленные на внешних стенах, не справлялись с нагрузкой. Они задыхались, чихали и кашляли, как люди.
Но сам хозяин заведения и Александр Зудин, начальник службу безопасности «Серебряного аиста», зал не покинули. Полуйчик и Зудин, стараясь разобраться, что же происходит в действительности. Щуря глаза,
На ходу Барбар запустил ладонь под рукав сорочки, вытащил нож и крепко обхватил его рукоятку пальцами. Зудин, впавший в состояние прострации, сейчас не помеха. Барбер оттолкнул с дороги какого-то молодого человека. Сделал еще несколько шагов вперед, держа нож прямым хватом, целя противнику снизу вверх, под ребра. Теперь его и Барбера разделяли жалкие два-три метра. Ресторатор, весь сосредоточенный на собственных переживаниях и волнениях, не видел противника.
Но в последнюю долю секунды, Зудин, стоявший сбоку от хозяина, разлепил красные веки, посмотрел вперед. Перед ним человек в очках для подводного плавания, надежно защищавших глаза от дыма. К лицу мужчина прижимает мокрое полотенце. В руке, кажется, длинный осколок стекла. Время на то, чтобы втащить пушку из подплечной кобуры или замахнуться для прицельного удара в морду противника, уже не осталось. Зудин инстинктивно шагнул в сторону, защищая собой хозяина. Барбер, уже сделавший глубокий замах, не стал останавливать руку. Клинок вошел под нижнее ребро начальника службы безопасности. Барбер дернул рукоятку назад, на себя, стараясь вытащить клинок из жертвы. Пробормотав что-то, Зудин шагнул назад и стал тяжело оседать на пол. Что-то треснуло. В кулаке Барбера осталась обломанная рукоятка, обмотанная лейкопластырем.
Полуйчик не понял, что произошло, но, повинуясь спасительному инстинкту, опрометью помчался к входной двери. Налетел на стол и грохнулся на пол, оттолкнулся ладонями от мокрого и скользкого ковра. Встал на ноги и снова поскользнулся, ударился голенью о ножку стула.
Барбер, отбросив полотенце, встал на колени возле Зудина, запустил руку ему за пазуху, расстегнул кобуру и вытащил пистолет, тупорылый «Зауэр» девятого калибра. Он опустил предохранитель, передернул затвор. Полуйчик уже стоял на ногах и, прихрамывая, ковылял к двери. Барбер, задержал дыхание, прицелился, взял на мушку абрис человеческой фигуры. И пять раз нажал на спусковой крючок. Крики мужиков и вопли женщин поглотили сухие пистолетные хлопки. Полуйчик повалился на пол, дернул ногой и больше не пошевелился. Барбер ощупью нашел полотенце, прижал его к лицу. Он зашагал к выходу из зала, почти опустевшего. На ходу опустил пистолет в глубокое серебряное блюдо с розовым пуншем, стоявшее на трехногом столике у колонны, чудом уцелевшее среди общего разгрома.
Выскочив из зала, сбросил и раздавил ботинком очки, побежал не к входным дверям, свернул в коридор, где находились служебные помещения. Чудом не столкнувшись в холле с Мальгиным, он ушел из «Серебряного аиста» через кухню, где напуганные повара и официанты, распахивали окна и навесные решетки. Они прятали под разделочными столами кастрюли со свежей осетриной и килограммовые банки с икрой, спасая харчи от пожара.
Мальгин оказался в ресторанном зале, когда все было кончено.
Едкий дым больше не валил из вентиляционных решеток, но дышать здесь было нечем. Мужчина, видимо, охранник с чудовищной ножевой раной был еще жив. Сил хватило, чтобы заползти под стол, сдернуть с него скатерть и попытаться остановить кровотечение. Глаза человека, красные, как у кролика, закатились ко лбу. Даже мертвый он продолжал плакать.
Среди перевернутых столов, дыма, евшего глаза, вещей, разбросанных под ногами, трудно было восстановить картину случившегося. Метрах в десяти от Зудина на животе лежал Полуйчик. Он получил три пули в спину, но был еще жив. Он хрипел и стонал, пуская изо рта кровь и розовую слюну. Рядом с ним ползала на коленях супруга Галина Чинцова. Она выла, как подстреленная собака. Кашляла, чихала и вытирала куском нижней юбки воспаленные глаза. Мальгин, решив, что встреча с милицией не вписывается в его планы, покинул «Аист» той же дорогой, что уходил Барбер. Здесь, на кухне не удивились появлению нового гостя с перепачканным лицом в рваном костюме и с окровавленными руками. Здесь были заняты другим важным делом: повара и их помощники тушили штаны и форменную куртку заведующего производством, который с испугу запрыгнул на горящую газовую плиту.
Мальгин перемахнул подоконник, спрыгнул в кусты. Поднявшись с колен, прибавил шагу, устремился к брошенной машине. Он подумал, что опоздал на встречу с Барбером. Опоздал всего на пару минут.
Глава седьмая
Звонок, которого Максим Елисеев ждал, как ворон крови, раздался в не самый подходящий момент.
Оперативники, стараясь предельно сузить круг контактов страховщика с внешним миром, не разрешили ему отлучаться из кабинета, чтобы перекусить в ближайшей забегаловке, и, что уж совсем дико, запретили заказывать обеды в ресторане. Те самые обеды, что в прежние добрые времена, когда хозяин «Каменного моста» просто горел на работе, с головой зарывался в бумаги, ему приносили горячими в судках. Мелкая бытовая проблема питания превратилась для Елисеева в новое мучительное испытание, которому не было конца. Дело осложнялось тем, что жену Вику выслали из Москвы на загородную дачу, а домработницу отпустили в бессрочный отпуск с сохранением содержания.
И напрасно Максим Павлович жаловался операм на боли в желудке, колику в печени, на застарелый гастрит, который вот-вот переродится в язву. А дальше жизнь пойдет по своему последнему кругу: хирургический стол, неумелый врач, сопляк, только что закончивший интернатуру, бездарная операция и, наконец, жалкий могильный холмик на кладбище. Старший оперативник Николай Борисович был непреклонен, он сурово качал головой: «В твоем холодильнике жратвы хватит на взвод солдат и еще останется. Уж кто бы жаловался, – говорил он и всегда добавлял фразу, которая ускользала от понимания Елисеева. – Любишь, барин, кататься, люби и саночки возить». По утрам Елисеев рубал колбасу, перекладывал ее кружки несвежим хлебом, получалось что-то вроде бутербродов, которые не лезли в горло.
Вот и сейчас, протянув руку к ожившему телефонному аппарату, он засовывал в горло кусок намазанного маслом хлеба, который организм отказывался принимать.
– Слушаю вас, – Елисеев узнал голос Мальгина и от неожиданности, подавившись, закашлялся.
Последовала пауза, Елисеев долго не мог справиться с кашлем. Оперативники нацепили наушники, технарь из ГУВД включил магнитофон. Елисеев продолжал кашлять. Оперативник Игорь, вскочив со стула, плеснул воды из графина, подал стакан хозяину кабинета и потряс перед его носом тяжелым кулаком.