Наират-1. Смерть ничего не решает

Демина Карина

Пожалуй, самое время начинать ненавидеть и этого самовлюбленного наир. И куда как сильнее, чем бесполезного, но в сущности безобидного художника.

— …заставляет задуматься о происходящем, — закончил Куна, глядя в упор. В узких черных глазах его Турану виделось предупреждение. И жажда крови. И его, Туранов, приговор.

И что делать?

— Давайте сложим кое-что. — Куна вытянул верх указательный палец. — Первое, в трех днях пути на нас совершается нападение. Случайно? Или эта случайность вовсе неслучайна? Безлюдная дорога, укрепленная карета, рядом — военные разъезды. Насколько безумным должен быть разбойник? Если бы

не присутствие голема и кама-водящего Уллы, нас бы перебили к демонам.

— Прошу прощения, но… — Ыйрам выразительно глянул в сторону Турана. Куна отмахнулся и принял услужливо поднесенный Заиром кубок.

Что ж, выходит, Туран не обознался, и если то, что ему доводилось слышать о наирских големах хотя бы наполовину правда, то разбойникам пришлось туго. Интересно, хоть кто-нибудь выжил?

— Второе. — Теперь выпрямился средний палец. — У вас здесь пропадают люди, имеющие непосредственное касательство к происходящему. Как, бишь, его? Дугха?

— Он был всего лишь истопником, — проворчал Ыйрам.

— Это не важно. Он видел и слышал достаточно. Ну и третье — у вас здесь чуть ли не главным при всем поставлен кхарнец. Чувствую, не зря я прибыл сюда.

Ыйрам вздохнул, Заир отвернулся, видимо, чтобы Куна не заметил промелькнувшей на лице толстяка обреченности.

— И я хочу, чтобы каждый здесь понял, Куна Гыр не отступит и не уедет, пока не докопается до истины. Всевидящий знает, я всегда держу свое слово!

— О да, да, несомненно! — Торжественность момента нарушил насмешливый фальцет мэтра Аттонио. — Ваша матушка рассказывала, что вы с детства отличались несказанной упертостью характера. И прибавляла по большому секрету: «Дорогой Аттонио, жаль, что Куна с малолетства отбивал себе голову, падая с жеребцов. Было бы много лучше, если б мы отбивали ему задницу регулярной поркой. Пользительней было б. И для головы в том числе».

— Заткните его, — рявкнул Куна, бледнея.

— И таки соглашайтесь на портрет. Я не злопамятен и цену ломить не стану. Особенно хорошо должен выйти нос.

— Убью, — вдруг очень спокойно и как-то бесцветно произнес Куна. Он сжал в кулаке двузубую вилку и попытался встать, но Ыйрам и Заир с двух сторон стиснули его и принялись успокаивать.

— Мэтр, — поспешно произнес Ирджин, — пойдемте, я покажу вам пару интересных зарисовок, каковые сделаны вашим покорным слугой в ходе эксперимента. Нужен совет и, разумеется, правки специалиста. Введу вас, так сказать, в курс дела…

— Конечно, конечно, милейший. Мой опыт к вашим услугам. Многолетний опыт, не то, что у некоторых. Вот тут изволили сказать, что тот молодой человек — специалист. Простите, но не кажется ли вам, что он слишком юн, чтобы разбираться хоть в чем-либо? И выражение лица у него виноватое.

Туран мысленно пожелал старику ослепнуть. Ну а Куна вновь окинул кхарнца взглядом, на сей раз гораздо более внимательным.

Эта ночь была мучительна, как, впрочем, и предыдущие. Стоило закрыть глаза, и в голове начинали появляться мысли совершенно недоброго характера. Страх, днем оттесняемый многочисленными заботами, в темноте выползал, рисуя новые и новые картинки бесславного Туранова будущего. В нем попеременно находилось место то для допросов у неизвестного шада Лылаха, то для казни, то для позорного бегства, каковое, впрочем, тоже заканчивалось смертью. Туран просыпался в холодном поту, клял себя за

мнительность, выбирался из постели, ходил по комнатушке, тревожно вслушиваясь в ночь. Иногда он, накинув шубу прямо поверх ночной рубахи, крался в молельню. По ночам там было покойно и свободно: ни священника-харуса, ни вообще кого бы то ни было из людей. Лишь клочок неба где-то вверху.

В этот раз ночное Око было затянуто снеговыми тучами. Но ведь Он может видеть и слышать даже здесь. Может же? Ему ведь все равно — аккуратная кхарнская молельня или кривая наирская? Без Него у Турана нет надежды.

А без крыши холодно и сыро. Медленно тают на скамьях холмики ноздреватого снега. И можно, расчистив вымерзшую деревяшку, сесть и долго смотреть на символ Ока Всевидящего, мысленно испрашивая у черной стороны совета, а у белой — помощи, как делают наир. Здесь не вдаются в пространные измышления и не думают о сером, почитая подобное ересью. Черное и белое, победитель или побежденный. Единство. Круговорот. Завершенность и разделенность.

И будто бы даже присутствие Его…

Нет, показалось в далеком скрипе половиц и перекатах шагов. Где-то этажом выше. И голоса.

Они и заставили Турана вернуться и крадучись подняться по лестнице.

— Я ручаюсь за него! — Ыйрам. Ночь на дворе, а он орет. И пусть Ыйрам никогда не считался с удобствами других, но по ночам он предпочитал спать.

— Ты не можешь ни за кого поручиться, — Куна. Треклятый Куна, из-за которого установившийся было распорядок грозил пойти прахом. В отличие от Ыйрама Куна говорит тихо, но за последнее время слух обострился, и если порой это причиняло дополнительные мучения, то сейчас Туран был рад. Он должен слышать, должен знать, что они замышляют.

Или они нарочно? Разыграли сценку, рассчитывая, что он, идиот, поверив в опасность, которой на самом деле нет, занервничает и совершит ошибку?

Какая разница? Туран и так нервничает, и ошибок совершил уже множество. Пора начинать их исправлять.

— Твоя неосмотрительность способна поставить под удар всё дело.

— А ваша мнительность срывает всю работу.

Надо ближе подойти. Всего несколько шагов к лестнице и в нишу: если прижаться к стене, его не заметят. Но осторожно, очень осторожно.

— Значит, ты считаешь, что я излишне мнителен? Или может быть, слишком молод? Неопытен? Склонен к фантазиям?

Куна-хитрец, Куна-плющ, того и гляди, обовьет сетью, обложит. И что делать? А ничего. Карья когда-то учил: не трепыхайся в силке — меньше запутаешься. Лучше тишком сеточку пощупать, к ячеечкам присмотреться да ту, что пошире выбрать. И выскользнуть, когда прижмет. Ну а того замечательней — затянуть в ловушку другого врага. Вон кам кругами ходит, сыплет намеками и всё пытается от Ыйрама с Заиром ненавязчиво отмежеваться, но так, чтобы только Туран видел.

— Отвечай, Ыйрам — считаешь меня идотом?

— Нет.

А прозвучало как «да».

В нише пахнет подгнившим деревом, и вжиматься в стену приходится изо всех сил: если Турана заметят — беды не миновать.

Наирские палачи на весь Мхат-Ба славятся.

— Он — кхарнец, Ыйрам. Кашлюн, помогающий создавать оружие, которое, в отличие от големов, может быть использовано против Кхарна. И тебе это не кажется странным?

— Ему платят.

Внизу хлопнула дверь, где-то раздался звонкий собачий лай, грохот и сердитый голос Ирджина, на миг перекрывший прочие звуки.