Наират-1. Смерть ничего не решает
Шрифт:
Ыйрам лишь пожал плечами и вышел из сарая, поманив за собой Ишаса.
— Вы поможете мне дотащить все это добро до лаборатории? — спросил Ирджин, кивая на ящик с мензурками и длинный штатив. — Только осторожно.
Туран подхватил нескладную штуковину, которая все время норовила сложиться, и понес ее в правое крыло. Уже провернув ключ в замке, Ирджин тихо произнес:
— Я знаю, что Красную убили вы. Не желаете побеседовать об этом?
Дверь распахнулась. Шагах в трех от порога, растопырив руки, будто желая обнять случайного гостя, стоял голем.
Триада 4.1
Мы ничего не знаем о том, что находится за чертой духа, но меж тем нам доступно то, чего лишены твари иные, даже трижды разумными названные — вера во Всевидящего и милость его.
Безусловно, глупо отрицать сам акт созидания, как основополагающий момент возникновения мира. Однако столь же глупо отрицать и то, что единожды сотворенный, мир развивается уже по своим собственным законам. Многое живет, согласуясь с ними, некоторое — противится, пытаясь измениться. В итоге оно погибает или становится чем-то иным. И доказательством тому — разнообразие тварей, которые…
— Спи, рано еще. — Ырхыз сонно зевает и переворачивается на спину. Нащупав меховое одеяло, тегин тянет его вверх, укрывая почти до подбородка. Длинный светлый ворс щекочет ноздри и потому хочется чихать.
Элья проснулась окончательно. Перед носом стена: темные шкуры, синий шелк с золотыми шляпками гвоздей, чуть дальше, в тени — сундуки с горбатыми крышками и чаши-светильники, пламя в которых погасло. Значит, уже утро. Окон в комнате нет, но она научилась определять время. И еще многому научилась.
— Почему ты всегда так рано просыпаешься? — бормочет Ырхыз. — И опять замерзла. У тебя мурашки тут и тут.
Ледяное колечко касается кожи, а палец скользит по позвонкам.
— Я зимой тоже мерзну.
Это Элья знала.
За прошедшие дни она вообще многое узнала о тегине. Ырхыз Эри Хэбу А-Ты, владетельный князь Аррконы, Юкана и Таври, будущий каган, будущий повелитель. И мальчишка, который любит горячее подсоленное молоко и сухие хлебцы. Ест, разламывая, а крошки собирает подушечками пальцев и слизывает. Ему так вкуснее.
Он плохо видит в сумерках и не любит темноты, поэтому всю ночь в комнате горит огонь, самый обыкновенный, потому как эмановых светильников Ырхыз тоже не любит. И отравы опасается, но как-то неровно, то забывает напрочь, то, вдруг вспомнив, кидает еду уродцам, что вертятся вокруг стола. Однажды и Элью заставил перепробовать с десяток блюд, а сам так ни к одному и не притронулся.
Нет, теперь ее зовут Элы, лучше запомнить и отзываться. Бутафория — еще одно оружие, не менее опасное, чем меч. Лучше не заострять внимания на мелочах. К примеру на том, что молоко она ненавидит. И тегина тоже. Намного полезнее сосредоточиться
— Правда, что у вас зимы не бывает? Повернись ко мне, я видеть тебя хочу.
Хочет. Вот определяющее слово — он хочет. Перечить нельзя. Пусть.
Улыбается. И зрачки нормальные, а на щеке отпечаток подушки, и прядь светлых волос запуталась в серьге.
Нельзя этому верить, на самом деле он — жестокий. Его боятся слуги, собственная стража и даже Кырым, пусть он и скрывает страх за показным равнодушием. Но Элье плевать на людей, ей бы самой выжить. А впереди еще один день в компании безумца. Что он опять придумает?
Гривами и хвостами переплелись чеканные кони на чаше кальяна. Раскуренный, тот стоял рядом с диваном, и позолоченная ладошка-чилим держала мелко нарубленные угли. Тут же на подносе лежали кубики табака.
— Держи. — Глубоко вдохнув, Ырхыз протянул гибкую трубку. — Вдыхай.
Элья попробовала. Закашлялась.
— Я думал, у вас там все курят. А ты какая-то непривычная.
Комната надежно заперта — тегин, отослав прислугу, собственноручно поставил засовы. Сам же и кальян приготовил, вытащив его из-под вороха рубах.
— Можно глотать, — подсказал Ырхыз. — Но лучше вдыхать. И не сразу, а потихоньку… вот так.
Горький дым. Тепло проникает в кровь, разливаясь истомой. И тянет, откинувшись на подушки, закрыть глаза. Солнце представить, то самое, поднебесное, недоступное людям.
Люди солнце называют Оком и верят, что именно оно и есть Всевидящий… Может, и правы, может, и ошибаются, но сейчас несуществующее солнце ласкает кожу, рассыпаясь на перламутровые капли. Их целая горсть — почти как раньше. Элья вернулась. Элья стоит над бездной прозрачного неба, а земля далеко внизу и безопасна. Над головой — башни Ун-Кааш, а под ногами — тонкие перья облаков. Дома. Снова дома.
Бледно-голубая жемчужина, просачиваясь сквозь пальцы, тает. И розовая с нею. И золотая, и еще… У Эльи больше не получается линг катать. Почему?
Потому что у нее нет крыльев.
Отрезали. Наказали. Разве справедливо? Чтобы только ее наказали? И чтобы вот так.
— О чем ты плачешь? — Ырхыз шепчет на ухо. — Тебе больно? Устала?
Нет, не больно. Просто умирать страшно.
А фейхты выживают. И Элья выживет. Она очень старается. Она не хочет, чтобы как тот икке, медленно, с черными язвами и кожей, которая трескается от прикосновения.
Элья смотрит на руки. Серые. И язв нет. Пока.
— Давай еще, вдыхай. Так легче. — Ырхыз лег на ковер, сунув под голову валик-подушку. — Только увлекаться нельзя.
— А ты сам увлекся. — Жар в крови становится невыносимым, и тоска по дому тоже. Плывут в тумане башни, дрожит насыщенный эманом воздух, свиваются перламутровые нити в шарик линга.
Этого не будет больше никогда.
— Так почему ты плачешь? Рассказывай. Я хочу знать.
Элья расскажет. Только с собой сначала справится. С каждым разом это все сложнее. А лежать и вправду удобно.