Наивный наблюдатель

Моисеев Владимир

Хорошая идея. Зимину было неприятно сознавать, что сам он, без подсказки Горского, никогда бы не понял, как неуместно прозвучала его шутка во время церемонии вручения. Взять бы ее обратно. Но правильно говорят, что слово не воробей, вылетело, не поймаешь.

«Ничего, как-нибудь перебьются», — подумал Зимин с ожесточением. В конце концов, в лаборатории всего два настоящих психофизика, он и Горский. Требовать к себе особого отношения они не собирались, но на некоторые послабления рассчитывать могли. Например, им должны прощаться мелкие прегрешения. Подумаешь, неудачная шутка. Почему бы и нет? Польза, которую они ежедневно приносят Институту, наверняка, стократно перевешивает тягу к шуткам и розыгрышам. Они

на хорошем счету. Майор Кротов сам несколько раз говорил об этом. Надо будет ему объяснить, что успешное занятие психофизикой невозможно без некоторой доли цинизма.

— Чего тебе надо? — стараясь сохранить спокойствие, спросил Зимин. — Поздравить меня захотел?

— Прости, не сообразил. А надо было? Ладно-ладно, не обижайся. Поздравляю.

— И все-таки, зачем ты позвонил?

— Хотел зайти к тебе послушать стихи. Наверняка у тебя собралась новая коллекция. Не желаешь поделиться?

— Желаю. Мне нравится наблюдать, как ты слушаешь стихи.

— Отлично. Буду через пятнадцать минут.

С точки зрения здравого смысла, это было странное для психофизиков занятие — чтение стихов вслух. Но что поделаешь, если Зимин оказался преданным любителем поэзии. Горский не хотел знать, сочиняет ли он стихи сам или отыскивает в дебрях сети, такие вопросы даже другу задавать неприлично, однако он сомневался, что у Зимина есть хотя бы крошечный шанс получить статус поэта и, следовательно, официальное разрешение Института на распространение своей продукции. Впрочем, большой проблемы он в этом не видел. Ему стихи Зимина были доступны, а до остальных сотрудников ему не было дела.

О работе пришлось забыть. Стало ясно, что весь вечер, без остатка, будет посвящен поэзии, Зимину нравилось, что в его жизни есть что-то кроме психофизики. Странная тяга к рифмованным словам. Это даже звучало красиво.

И вот Зимин вытащил из портфеля папку со стихами, отыскал нужный листок. Его лицо моментально потеряло присущую ему обычно мягкость и расслабленность, стало похоже на мраморное изваяние античного поэта.

~~~ Порой бывает иногда — Как забурлит, как запоет! Словами тут не передать, Такое за душу берет… Потом отхлынет — и опять. Наплывом, словно бы вода. Такое стоит испытать. Такое помнится всегда.

~~~ Жуки, шмели и тараканы И ты, гремучая змея — Вы все, вы все мои друзья. Я ранним утром в лес пойду, Там я друзей своих найду. Вот выстроились вдоль тропы Лесные серые клопы. А вот трудяги муравьи. Они — товарищи мои, Ползут, нелегкий груз таща… А вот заметил я клеща. Чуть дальше — желтые сверчки И нехорошие жучки. И в этот ранний летний час Я рад, что снова вижу вас. Летит комар, ползет червяк — Нет, это все не просто так! Жужжит пчела, плывет тритон, Пернатых слышу перезвон. И ясно ощущаю я: Мы все, мы все одна семья.

~~~ Колосится просо, зеленеет силос. Милая деревня снова мне приснилась. Песня зимородка льется с поднебесья Над родной землею среднего полесья. Будоражит душу запах чернозема. Разлилась по телу сладкая истома. По небу несется птичья вереница, Середина лета. Скоро косовица. Колосится просо, зацветает греча, И поет гармошка где-то недалече. Скирды из соломы, молоко парное. Хочется зарыться в сено с головою. Смутные желанья, молодые годы. Снова я с тобою, мать моя природа.

Горский испытал ни с чем несравнимое удовольствие. Простые слова стихов глубоко проникали в его душу, заставляли сильнее биться сердце, не давали забыть, что он человек.

Сколько Зимин читал, неизвестно, они не догадались воспользоваться часами, чтобы замерить израсходованное на чтение время. Не цифрами, а колдовским наваждением следовало оценивать воздействие замечательных стихов на души измученных работой психофизиков. Как было бы здорово, если бы вечер продолжался вечно. Даже думать о том, что стихи однажды закончатся, было невыносимо. Зимин подумал, что ему пора начать сочинять самому.

— Хочешь еще? — спросил Зимин, ему показалось, что Горский выдохся, слушать стихи — тяжелый труд.

— Да.

— Давай прервемся на десять минут. Я сейчас кофе заварю.

Зимин вышел на кухню. Ему тоже надо было немного передохнуть. От стихов устаешь ничуть не меньше, чем от работы. Трудятся и мозг, и душа. Он достал банку с кофе, засыпал необходимое количество зерен в кофемолку, но включить ее не успел, в дверь настойчиво позвонили. Очень настойчиво.

Зимин выругался и пошел открывать.

— Кто там?

— Откройте, инспекция!

— Какого дьявола, в чем дело? — вырвалось у Зимина, но дверь он открыл.

На пороге стоял невысокий крепкий человек, вроде бы, свой, из отдела снабжения, Зимин его раньше там видел, когда в последний раз получал расходные материалы. Человек был в гражданской одежде и армейском берете без кокарды, в руках он держал удостоверение Комитета охраны единой эстетики. Его сопровождали четверо самых настоящих полицейских в касках, бронежилетах и с автоматами.

— Понятно, проходите.

— Это хорошо, что вы открыли сами, сопротивление было бы воспринято бойцами крайне негативно, — сказал уполномоченный Семенов, в его удостоверении значилась именно эта фамилия.

— А если бы я не открыл, как бы вы поступили? — вырвалось у Зимина, действительно, с чувством юмора ему нужно было что-то делать.

— У нас есть право проникновения в помещение. Мы бы выломали вашу дверь, господин Зимин.

— Даже так?

— Надеюсь, вы не сомневаетесь в нашей решимости качественно выполнять свою работу?

— Нет, конечно, какие уж тут сомнения, проходите.

Впрочем, разрешение полицейским не понадобилось. Оттолкнув Зимина, они гурьбой ринулись в комнату. Нет, ну надо же! Они, в самом деле, оттолкнули его, да еще с таким ожесточением, что он с трудом удержался на ногах.

Когда к Зимину вернулся дар речи, операция была закончена, Горского вывели из комнаты в наручниках и в черном колпаке на голове. Раздалось мычание, наверное, он хотел что-то сказать, но кляп мешал.

— В чем дело? — спросил Зимина.