Наивный наблюдатель
Шрифт:
А вот Горский не видел ничего странного в том, что Дирекция Института ввела жесткие Правила поведения, которые самим своим существованием нарушали свободу сотрудников. Возмущение Зимина удивляло его.
— О каких правах ты говоришь? — спросил он.
— О свободе научного познания, доступе к необходимой информации, а также свободе вероисповедания, совести, слова. Мне не нравится каждое утро петь гимн во время подъема флага Института. Я хочу читать стихи не пяти людям, а шести или двадцати шести. Меня коробит, когда сотрудник отдела снабжения начинает учить нас с тобой эстетике познания. Мне кажется, что
— Переживаешь из-за того, что наш начальник всего лишь майор? — спросил Горский, ухмыльнувшись. — Тебе генерала подавай?
— Не передергивай! Про Кротова ничего плохого не могу сказать. Наоборот, считаю, что нам с ним повезло.
— Согласен. Это так. А теперь ответь на такой вопрос: считаешь ли ты себя специалистом по управлению столь крупными организациями, как наш Институт?
— Нет, — признался Зимин.
— Так предоставь заниматься организацией научного процесса людям, которые в этом разбираются. У них это лучше получится.
— Но ты сам возмущался, когда нам запретили читать стихи.
— Не стихи, а рифмованные тексты.
— Есть разница?
— Конечно. Ты знаешь, как повлияет наша страсть к стихам на работу с сознанием пациента?
— Нет.
— Догадываюсь почему. Ты не учитываешь собственное воздействие на мозг пациента. А вот люди, разработавшие Правила для сотрудников Института, прекрасно знают, что исследователь может повредить чужое сознание, и препятствуют этому. Они в этом разбираются лучше нас.
Зимин решил, что хорошим ответом будет правильно подобранное стихотворение:
Как и раньше, как и встарь — Первым месяцем январь. А как кончился январь, Деться некуда — февраль.— Не понял, — сказал Горский.
— Главные слова здесь — «как и раньше, как и встарь». Но мне все равно непонятно, как Правила могут помочь работать с записанным сознанием пациента?
— Не плачь, Зимин! Правила помогут нам, даже если мы не будем знать, как они работают. Не отвлекайся на частности. Правила универсальны.
Еще совсем недавно Зимин любил свою работу. Не было сомнения в том, что самый простой способ достичь практического бессмертия — это скопировать сознание на внешний носитель. Людям, решившим доверить свой разум компьютеру, больше не страшны были бы старость, болезни, катастрофы, гибельные для прочих, изменения климата, вообще любые несчастные случаи. Напротив, записанному сознанию стали бы доступны свершения и подвиги, о которых люди, сохранившие плоть, могли лишь мечтать. Например, путешествия на Марс или на спутники Юпитера и Сатурна. Человек стал бы бессмертным по собственному желанию! И достигнуто все это было бы не колдовством, не божественным промыслом, не с помощью магии, а умом и руками психофизиков.
Это стало бы выдающимся достижением человечества, был бы совершен новый эволюционный скачок. По правде говоря, ради этого стоило работать.
Горский был доволен результатами предварительных экспериментов. Ему не терпелось провести полноценную запись человеческого сознания, как можно скорее. А вот Зимин торопиться не хотел. Действительно, отдельные функции сознания моделировались на удивление удачно, но объединить фрагменты в единый процесс и заставить их функционировать автономно, пока еще не удавалось. К тому же при реализации проекта возникли некоторые проблемы, однако связаны они были не с технологией копирования, а с психологией полученных фрагментов сознания. У них не было голов, ручек и ножек, поэтому Зимин придумал для них смешную кличку — мыслики. Но в официальных отчетах их, естественно, по-прежнему называли фрагментами.
Они старались думать. А чем еще может заниматься фрагмент интеллекта, сохраненный на внешнем носителе? Отсюда и все их беды. Честно говоря, людям, решившимся на запись сознания, раньше думать приходилось не очень часто. Например, когда надо было решить брать с собой на прогулку зонт или нет. О, некоторые умудрялись для обдумывания этой важной проблемы устраивать целое исследование, особенно, если не доверяли сообщениям синоптиков. Они пристально изучали небо, следили за ветром и проверяли показания барометра. Это была целая наука, требующая значительного напряжения сил, в первую очередь, умственных. Но перед мысликами такие проблемы не стояли. Они должны были научиться думать о чем-то отвлеченном, философском, совсем не связанным с жизненными обстоятельствами.
При одной мысли, что вся его дальнейшая работа будет заключаться в обучении мысликов умению болтать на отвлеченные темы, у Зимина начинал болеть живот и подергиваться глаз. Вероятность того, что его труд когда-нибудь приведет к успеху, была слишком мала. Он был не готов взять на себя ответственность. Зимину хотелось, чтобы эксперимент отложили хотя бы на год.
Но пришел день, когда Горский спросил:
— Как поживает твой мыслик?
— Который именно? — переспросил Зимин.
— Я спрашиваю про фрагмент Магистра.
— В-первых, ты лучше меня знаешь, что отожествлять мыслика с человеком-оригиналом нельзя. Да, квантовый компьютер творит чудеса. Но я бы не стал утверждать, что фрагмент Магистра научился «думать». Правильнее было бы употребить слово «вспоминать». Фрагмент признался, что после записи он научился получать новую и полезную информацию о внешнем мире из своих воспоминаний. Понимаешь, ему нравится отыскивать в давно минувших событиях крупицы знания о вечной жизни.
— То есть из той информации, которую мы успели разместить в его памяти.
— Иногда у него и в самом деле получается забавно. Так и должно было быть. Из всех человеческих эмоций доступным ему остался только смех, остальные заменены эрзацами или демонстраторами. Ты даже представить не можешь, какой приступ удовольствия он испытывает, когда получает возможность прокомментировать событие типовым смайликом — характерным знаком из набора стандартных эмоциональных проявлений. Для него это единственная оставшаяся связь с прежним миром, когда он еще был человеком. Оказывается, фрагменты изо всех сил стараются оставаться людьми. Я этого не ожидал.