Наледь
Шрифт:
Чего конкретно хотел он от Корчмаря, инженер не смог бы выразить и в десятках предложений. Тем не менее тащило его, упрямого, будто жертвенного черного козла на привязи, животное чутье, первобытное и хищное, далекое даже от разумной интуиции, и вот привело к порогу. Яромир смахнул грубо вязанной варежкой снег с раскрасневшегося лица, толкнул решительно дверь.
Тепло в мгновение ока окутало его, вкусные запахи защекотали ноздри, приятный предзакатный сумрак поманил в рассеянное отдохновение. В пивной было людно, почти все столы и табуреты оказались занятыми, головы присутствующих, словно по команде секретного дирижера, обратились в сторону вновь прибывшего. Причем некоторые с явно недружелюбными намерениями. Однако гневных слов произнесено не было, кое-кто пробурчал и приветствие.
Костик сегодня не прятался в подсобке, сновал по залу, разнося заказы и собирая фиксированную плату, в сторону инженера не удосужился и посмотреть. Дескать, коли надо чего, так он весь тут и к услугам, а коли не надо, так наше вам с прибором. Яромир, не желая вторгаться ни в чью приватную компанию, направился прямиком к стойке. Нарочито спокойно и демонстративно спиной к шепчущейся публике, пристроился он возле медного бочонка с кранами. Стал ждать.
Кто-то потянул его за край расстегнутой куртки, скорее даже рванул с озлоблением, заставив Яромира обернуться.
— Ах ты глист утробный! Изъел, хуже проказы, теперь и сюда добрался! — крикнул ему в ухо нетрезвый до свинячьего облика Фима Степанчиков, это и был он. — Коммерцию картофельную мне изгадил, счастье в будущем семейное порушил, еще и выпить чувствительно не даешь!
Фима, парень, в общем-то, дюжий, хотя и стоял нетвердо на ногах, но умудрился подхватить ближайший свободный табурет, пудовую махину угрожающих размеров, и даже успел воздеть страшное оружие вверх, без сомнений намереваясь обрушить его на голову заводского сторожа.
— Но-но! Остынь, багатур! Остынь, говорю! — Басурманин, он же портной Хамраев, подоспел на выручку инженеру, с вялой покорностью ожидавшему своей судьбы, отнял табурет, отбросил не без усилий, зато с яростными, непереводимыми ругательствами на татарском, видимо, языке.
Табурет, отлетевший недалеко, попал в кого-то из отдыхающих посетителей пивной, причинив, очевидно, травматическое неудобство, немедля послышались выкрики уже в адрес Басурманина, тот отвлекся, чтобы ответить достойно, и просчитался. Фима тоже не зевал зря. Нога его, обутая в кондовый полуботинок-говнодав сорок пятого размера, врезалась Хамраеву точно в пах. Басурманин взвыл по-волчьи от свирепой боли и, как был, скрючившийся, ударил ответно обидчика бритой головой в солнечное сплетение. Все повскакали с мест. Никто уже не желал вкушать напитки и яства тихо, смутные и темные энергии, закваской бродившие давно и подспудно в универсальных и людских мятежных душах, нашли, наконец, выход. В пивной, натурально, завязалась драка.
Яромир, вовсе не в страхе за себя, а дабы не мешать и не маячить по-прежнему черным козлом отпущения, подстрекая и без того распоясавшуюся толпу, скромной улитой отполз за стойку, чтобы переждать разразившееся безобразие. Спустя несколько мгновений рядом с ним оказался и Костик. Демонический бармен присел рядом с инженером на пол, в полном молчании и со стоическим равнодушием к урагану, разносящему в данный момент его собственное заведение. Покосился на Яромира синим глазом, скривил полные губы в сардонической привычной усмешке. Значит, все в порядке, значит, все как надо. Яромир, в свою очередь, успокоился, хотя и прежде не слишком волновался. Так они оба и сидели некоторое время.
Вдруг под низкими сводами избушки воцарилась неживая тишина, будто посторонняя и незримая рука отключила звук. Словно отрезанная пленка на магнитофонной бобине, вот еще она играла, а в следующую секунду мелодия оборвалась, не имея возможности вернуться. Корчмарь, а следом за ним Яромир выглянули из-за стойки. Первый — лениво любопытствуя, второй — несколько с опаской. Внутренний интерьер «Любушки» произвел на Яромира впечатление неоднозначное. Как бы застывший стоп-кадр, развернутый в панораме, наподобие Бородинской битвы. Кто-то замер с пивной кружкой, занесенной в руке, у кого-то, напротив, эта же кружка уже разлеталась осколками на чужом темени, на стенах красовались не успевшая стечь солянка и ошметки яичницы, кое-где пылали киношно кровавыми пятнами разбитые бутылки томатного кетчупа. Ободранные абажуры остановились в полете, липкие мухоловные ленты серпантином висели в плотном воздухе.
А в двери, нарушая гармонию абсолютной картинной неподвижности, входила процессия. Четверка людей в неопрятных, кустарной выделки лисьих шубах, несла обернутые черным сукном носилки. За ними с опущенной долу головой тяжко ступала высокая и статная женщина в белом пуховом платке, едва накинутом поверх драпового ветхого пальтишка, обутая в старомодные войлочные ботики «прощай молодость». Ее поддерживал под локоть согбенного вида мужичок в стеганой телогрейке и в мокрых грязных валенках без калош.
Яромир не сразу узнал чету Чуркиных, а «гуслицкого разбойника» вообще сумел опознать исключительно по жалобному причитанию его жены Авдотьи: «Ох, Васенька, неужто опять мы одни?» Васенька, пьяненький и, против обыкновения, покорный своей супруге, вовсе не был на себя похож — никакой не разбойник, а прибитый жизнью человечишка, влекомый посторонней волей по дороге, где не то чтобы грабить проезжих, дай бог свои кости унести.
Носилки скоро оказались у самой стойки, четверка в шубах так и не спустила их с плеч, продолжая держать на весу. В пивной все снова пришло в движение, драка канула в пустоту затей сама собой, посетители, без различия на правых и виноватых, обступили тесным, скорбным полукругом пришельцев.
И тогда чья-то рука откинула прочь сукно, и Яромир увидел. На носилках, бесчувственно неподвижно, будто не живой человек вовсе, а лишь его скульптурная копия, лежала девушка Майя… Инженер закричал непроизвольно, от невыносимого горя широко распахнув исторгающий звуки рот, но лишь мгновения спустя осознал, что никаких звуков не вышло и в помине. Беззвучен был его надрывный крик.
Майя приоткрыла бесцветные, никого не узнающие глаза, если и не услышала его молящего призыва, который и услышать-то было никак нельзя, зато, возможно, ощутила невидимую волну пульсирующего отчаяния, устремившуюся к ней из глубины его сердца. Значит, мечта еще не умерла, значит, есть надежда. Яромир обернулся на Корчмаря, словно нарочно ища поддержки своему предположению, и тотчас понял, что надежды для него никакой нет.
— Пора, — коротко бросил демонический бармен, строгий и равнодушный, подобный жрецу-друиду, исполняющему кровавый обряд. — Подержите ее.
В руке у Корчмаря, невесть откуда из воздушного пространства, возник угольно-черный, но и бездонный в своей глубокой тени, бокал на высокой тонкой ножке — предмет, одним своим видом наводящий тихий ужас. До забвения больно было даже подумать о чаше сией, не то чтобы из нее пить… Со стороны станции донесся слабый колокольный звон — Двудомный совершал свое ритуальное действо. Демонический бармен отвернул правый кран.