Наледь
Шрифт:
— Погоди, Емеля, не твоя неделя. Чего за всех вылез? — одернул его вдругорядь змеей смотрящий Гервасий. — Господин сторож еще не все столбы на верстах обозначил. — И, уже поворотясь, к Яромиру: — Так мы слушаем вас со вниманием.
Ничего иного не оставалось, как с неправедных дум да в омут.
— А если бы, к примеру, в виде личного для меня одолжения? — стараясь придать своему голосу как можно более нарочитой властности, произнес Яромир.
«Приблудные» как-то разом неловко засипели, закряхтели, будто бы и от удовольствия, и в то же время определяясь — кто первый откликнется на столь необычное предложение. Чтобы господин заводской сторож просил, да еще не за себя, и в виде персонального
Наконец заговорил первым Гервасий. Что вообще-то было неудивительно.
— Одолжение, конечно, можно. Но по дружбе исключительно, и в виде исключения дружеского. — Гервасий несколько запутался в словах, зато подтекст его заявления и без того просвечивал достаточно ясно.
— О дружбе, поцелуйчиках и прочем не может идти речи, не в детском саду, да и не мальчишка я в казаки-разбойники играть и груши соседские околачивать. Серьезные люди — давайте говорить серьезно. Коли вам помощь потребуется, то и я не подкачаю, здесь не столько зуб за зуб, как кулич за пряник. Если согласны, стало быть, выпили и разбежались.
— Чего уж там, согласны. — Гервасий заюлил, заалел, довольный, — маковому цвету в пору. — Отобьем вашу обезьяну. Публика нынче хлипкая. Ну и нам, конечно, не впервой.
Из «Эрмитажа» инженер направился прямиком на проспект Тянь-Шанских гор, чтобы до собрания палат непременно повидаться с заведующим Лубянковым. Большой Крыс ожидал его к завтраку, хотя Эдмунд Натанович, наверное, был единственным в городе сочувствующим, к которому Яромир заходил без предварительного уведомления и приглашения.
Привычно по звонку поднырнув под крашенную зеброй балку шлагбаума, Яромир толкнул легко ногой незапертую дверь, проскользнул в темный, узкий коридор, и далее, без смущений, в кухню-столовую. Не обращая умышленно внимания на тягучие, воющие звуки, доносящиеся из комнаты супруги хозяина, страждущей в безумии Беллы Георгиевны. Жена Лубянкова давно уже вела себя беспокойно, что ни день, то посещали ее буйные умопомрачительные истерики, об этом в городе говорили тревожным шепотом и озираясь, но говорили непрестанно — усиливающееся деятельное сумасшествие Беллы Георгиевны почиталось многими за дурной знак.
Большой Крыс копошился у плиты, в воздухе витали ароматы подгоревшей «яичницы-потаскушки» — перемешанная кое-как масса, развезенная вилкой по обмасленной сковороде, — и неизменного какао «Золотой ярлык».
— А-а, вот и вы, дружок, — поприветствовал гостя Лубянков, потянулся к дальней полке за сахарницей. — Что-то вы поздновато, задумались в дороге или обстоятельства задержали?
— Обстоятельства. По насущному делу в «Эрмитаже», — глухо закашлявшись, сознался заведующему Яромир.
— С бандой Гервасия якшались, стало быть, — вовсе без осуждения, но и без сострадательного одобрения предположил Лубянков. — С одной стороны, похвально, но подумали ли вы с другой стороны? О нас всех и о нашем городе? Стоит ли ради единственной жизни, я извиняюсь, в местных условиях непредвзято чужеземной, подвергать опасности фундаментальные устои целого общества?
— Стоит, Эдмунд Натанович, еще как стоит. Иначе чего же будем стоить мы? — Яромир произнес свои реплики с убеждением, как думал и переживал про себя. — И потом. Не вы ли сами убеждали меня, что сущности города Дорог на внешний
— Безусловно, дорогой мой. Я и не отказываюсь. Универсальные сущности ничего такого действительно сделать не в состоянии. Но вы-то не универсальная сущность. Вы — натуральный человек. И оттого вам вполне по силам осуществить обратную операцию, что вам, в общем-то, и удалось. Последствия — их вы видите своими глазами.
— Я совершил ужасную ошибку. Давно в том признался и раскаиваюсь. И даю вам слово, я помыслить не мог, что нарушение простого запрета на шесть часов приведет к невообразимой мной катастрофе. — Инженер принял от Лубянкова тарелку с яичницей, но к еде не приступал, ожидая ответа.
— Дело даже не в шести часах, я вам уже неоднократно объяснял, дело в «лукавой грамоте», — ответил ему Эдмунд Натанович, терпеливо и обреченно вздыхая.
— И я вам не раз и не два твердил, не стучал я вовсе в барабан. Ни в «лукавую грамоту», ни в какую иную. — Яромир символично и многозначительно поднял вверх мельхиоровую вилку, будто утверждающий его право трезубец, затем продолжил: — Случайно отвязалась петля, случайно откатился инструмент, может, и вышел некоторый стук, я ничего не слышал, меня все равно, что и не было.
— Вы свели вместе две могущественные невообразимо полярные силы и еще говорите о какой-то случайности. Вы нарушили равновесие, сами деяния своего не понимая. После того как вы вступили в это ваше колесо, дальнейшее вообще происходило без вашего участия. — Большой Крыс взволнованно шагал по периметру кухни, свободного пространства ему не хватало, казалось, он вот-вот рухнет от головокружения. — И до вас являлись к нам смельчаки и нездравомыслящие экспериментаторы, а может, нарочные авантюристы. Вы разве не знали? Не приходило ли вам на ум задать хотя бы этот простой вопрос?
— Были и до меня?! — Яромир от изумления даже привстал с табурета, все еще сжимая в кулаке вилку, будто Нептун свой державный скипетр. — Что же вы раньше..? Почти целый квартал прошел с тех пор, как я… Да я измучился совсем. Ах, впрочем, теперь не важно. Но кто именно? Пресловутый деятель Канцуров?
— Игорь Иванович? Господь с вами! Он был святой жизни человек, а и узнал бы о подобной попытке, немедля встал бы на защиту города, хотя бы и насмерть. Но я удовлетворю ваше любопытство. — Лубянков, устав бегать кругами, наконец присел рядом с инженером, брезгливо отодвинул остывшую порцию «потаскушки». — На моей памяти их случилось всего двое. За долгую, долгую историю Святой Руси. Самый недавний, для меня, естественно, не для вас, по вашим меркам долголетия, был довольно невзрачный лысый человечек, однако со страшными глазами. Как он забрел в наш город и откуда вообще узнал про завод, до сих пор неясно. Свое имя и звание он нам не открыл, никто и не настаивал. Мы и в стороже, собственно, не нуждались, имелся у нас. Но вскоре погиб, при до конца не выясненных обстоятельствах — якобы пьяный свалился в колодец. Тогда добровольно вызвался этот лысый, правда предупредил, ненадолго, его, видите ли, нетерпеливо ждут то ли в Швейцарии, то ли еще где в Европе. Поэтому временно, пока ищут замену. И недели не минуло, как нарушил правило, однако с соображением, «лукавую грамоту» с собой он не взял. Вышел поутру довольный, на расспросы не отвечал, лишь крикливо торопил Волгодонского, чтобы не задерживал с его смещением. А потом отбыл в неизвестном направлении. После его ухода в городе кое-кто все же умер на срок, а кое-кто, напротив, народился, но особенно жутких перемен на головы наши не исторглось, само собой все постепенно выровнялось, а местами даже окрепло и поздоровело. Может, и польза от него произошла, хотя лысый, как человек, был совсем нехороший.