Налог на Родину. Очерки тучных времен
Шрифт:
В другом, примыкающем, садоводстве половина дачек огорожены заборами из кровельного железа: впечатление, как будто у всех съехала крыша.
В третьем поселке повырастали одинаковые заборы из литых железобетонных секций: литье было высокохудожественным, то есть с пущенными для красоты поверху балясинами, – однако цемент оказался, увы, не столь добротным. За пару сезонов балясины раскрошились, явив миру ржавую арматуру: ужасно напоминает заброшенное кладбище.
Ну и прямо у озера самый наглый длиннющий забор откусил кусок воды. Недавно он покрылся граффити с руганью в адрес Госнаркоконтроля – подозреваю, что именно в этом ведомстве получают зарплату (и, судя по размерам домища, немалую) укрывшиеся за забором земле– и пляжевладельцы.
Впрочем,
Я так подробно описываю российское заборное дело, потому что хочу провести маленький эксперимент. Пожалуйста, прямо сейчас, ни на секунду не задумываясь, дайте ответ: для чего надо вообще возводить вокруг несчастных шести или даже, черт с ним, двадцати соток забор, а?
Ну, глупости, что забор защищает «от больных бешенством лис» (я такое слышал), мы в расчет принимать не будем. Скажем, на Аландских островах, что между Финляндией и Швецией, зверья обитает такое количество, что ночью от топота вздрагивает арендованный коттедж, – однако ж заборов я там не видел (и покусанных лисами – тоже).
Защита от лихих людей? Тоже глупость, потому что лихим людям – и даже бомжам, шляющимся, как медведи-шатуны, по оставленным на зиму дачкам, – никакие заборы не помеха. У нас на том же озере, что захвачено наркоконтрольщиками, появился лет десять назад поселок с каменными домами, тут же прозванный «поселком миллионеров». Самый большой домина (имитирующий, понятное дело, замок) был обнесен и самым богатым забором с ковкой и литьем. И что? Когда владеющее замком семейство ужинало, в окно швырнули гранату. И уже который год обгоревший остов замка стоит пустой среди бурьяна: владельцев убило взрывом.
Забор как показатель статуса? Это тоже версия на «троечку». То есть да, одна знакомая девушка, чьи родители обитают в поселке с каким-то номенклатурно-секретным названием, не то в Жуковке-2, не то в Горках-11, как-то объяснила разницу между слугами народа: «Понимаешь, Дим, у этих забор всего в три метра, а у этих полноценные пять. Но мой папа скромный, у нас четыре». Однако и в садоводстве «Лебедевка», и в садоводстве «Лесник», и в садоводстве «Энергетик» высотой заборов мериться пока что ума (не) хватает…
Как видите, простой вопрос оказывается не прост.
И пока вы над ним размышляете, я прерву на время этот сюжет, чтобы начать следующий.
В этом году, в один из благостных солнечных апрельских дней, мы веселой компанией ехали по Альпам. Люди среди нас были разного возраста и достатка, но нас объединяла любовь к горным лыжам, заставлявшая ловить последние дни сезона. Дорога вилась по прекраснейшей, нежнейшей – когда еще и снег, но уже первая зелень – Нижней Савойе. Монблан сверкал сахарной головой. На оттаявших лужайках паслись овечки. Одним словом – пастораль.
И, разумеется, мы говорили о том, о чем всегда говорят русские за границей. А они всегда говорят о том, почему Россия не Европа. Но наша тема обрела вот какой поворот. Любые жизненные блага человек получает из двух источников. Первый – это лично заработанные деньги, которые он волен потратить на квартиру, машину, мебель и отдых в Альпах. Второй – источник общественный, из которого человек получает, допустим, вылизанные леса, сады, парки, прекрасные дороги, чистый воздух, пекущихся о безопасности полицейских и аккуратненькие дома соседей, которые не портят, а, напротив, украшают вид из окна. И в Европе совершенно понятно, что этот общественный, общий источник, что эти, например, Альпы с овечками и скоростными подъемниками, отельчиками и промаркированными трассами – результат труда множества поколений. Это такое общее наследство, причем столь богатое, что черпать из него может не только житель Евросоюза, а любой понаехавший тут, как мы. Более того, этот источник общественных благ (принимающий порой удивительный вид – например, бесплатных государственных музеев в Великобритании или питьевой воды из-под крана в Скандинавии) столь велик, что обычный европеец оказывается богаче российского миллионера. Потому что, к сожалению, Россия действительно не Европа: наше наследство – брошенные деревни да загаженные леса.
И вот тут в разговор вступил молодой человек по имени Кирилл. Он был юн, энергичен, неглуп и невероятно горд тем, что только что стал одним из топ-менеджеров российской компании, имя которой у всех на слуху. Кирилл сказал, что мы несем чушь. Что Россия – крутейшая страна в мире, развивающаяся так, как дряхлой (хотя и чистенькой, да, это Кирилл признавал) Европе не снилось. Что в Европе парень в 26 лет никогда и ни за что не сможет стать топ-менеджером, объездить весь мир, отужинать в лучших ресторанах и отметиться в лучших отелях. Что человек с энергией и мозгами сегодня в России может заработать такие деньги и в такие сроки, какие не снились ни французам, ни швейцарцам, ни немцам. Что глупо рассчитывать на какое-то коллективное наследство и общественный источник благ – нужно рассчитывать на себя и устраивать персональные Альпы прямо в личном саду. А ныть, стонать, жаловаться и мечтать о жизни как в Европе – удел лузеров.
Мне даже показалось, что Кирилл был готов сказать «не нравится – так валите отсюда» и не сказал только потому, что уж слишком странно звучала бы эта фраза на полпути между Женевой и Межевом.
И то поколение, которое постарше, конечно, кинулось в спор и ответило, что Кирилл нас абсолютно не понял. Что мы говорим о богатстве как о кормлении от двух пирогов. И что богатство страны (то есть богатство людей) определяет все же общий пирог. И что в Европе каждый от него получает огромный жирный кусище, а в России – дай бог, если корочку.
Но в том-то и дело, что Кирилл все правильно понимал. Просто он был уверен, что сильные – это те, у кого больше денег. А потому – к черту нытиков и неудачников: покупай свой «мерседес» и встраивай в свою ванную джакузи, закладывай на стапелях свою яхту и строй свой дом – богатство твоей страны прирастет твоим богатством.
Что мы могли ему возразить? Что к яхт-клубу все равно придется добираться по разбитой узкой дороге, увешанной венками в память разбившихся до тебя? Что в городской квартире будет невозможно распахнуть окна по причине пыли и выхлопных газов? Что за забором виллы или охраняемого паркинга тебя все равно будут ждать неизбывно пьяные мужички у сельпо? Мы не могли ему даже сказать: «Посмотрим, Кирилл, что ты заговоришь, когда тебя уволят», – потому что, разумеется, тогда еще не знали, что через три месяца это случится.
И вот тут я возвращаюсь к главной причине, которая, на мой взгляд, и определяет рост российских заборов, подобно тому, как тепло и дожди определяют рост грибов.
Дело в том, что забором в России отгораживается не человек от внешнего мира, со всеми его угрозами, некрасивостями и неприятностями. Забором в России отделяют внешний мир от себя. Забор – это манифест и позиция: я не отвечаю ни за что, что вне моего персонального участка. Ни за лес, ни за озеро. Ни за настоящее, ни за будущее. Ни за жизнь соседей, ни за безопасность прохожих. Ни за всеобщее потепление, ни за политическое похолодание. Ни за судьбу своей страны, ни тем более за судьбу страны чужой. Размер моей ответственности ограничен моими сотками, и вот внутри их я буду строить свои Версаль и Кенсингтон-гарденс (в том представлении, в каком они существуют у живущих за забором). Я наконец-то разбогател – пшли все вон!