Нантская история
Шрифт:
— Не помрем, — сказала я, улыбаясь, — Наверняка не помрем.
Я прекрасно понимала, что мясо предназначалось в первую очередь мне. Бальдульф, и так неприхотливый в отношении еды, мог питаться хоть месяц напролет черствым плесневелым хлебом из отрубей и желудей. Но мне голодать он никогда не позволял.
— Поболтал с соседями, и на рынке… — он водрузил свою добычу на стол и с удовольствием поглядел на нее, — Рассказать чего?
— Расскажи. Мало ли что с миром творится, пока я здесь кости свои пролеживаю.
— С миром ничего не творится, он, как и раньше, самый бессмысленный,
— Тогда меня устроят городские новости.
— У тебя же есть новости, там, — Бальдульф ткнул в экран либри-терминала.
— Там не те новости, Баль. Точнее, не те, которые бы я хотела знать. Пишут, например, что сегодня маркиз Эдесский дает бал в честь совершеннолетия своей дочери, по этому поводу в его палаццо ожидается весь высший свет графства.
— Хорошо бы туда фугас, да потолще…
— Епископ из Барселоны повелел внести в Высочайший Реестр одобренных Церковью технологий ионизатор воды малого цикла с замкнутым контуром.
— Молодец епископ. Жаль, за него не порадуются те тысячи бедолаг, которых за очистку воды с его помощью последние двадцать лет приговаривали к наложению Печати покаяния…
— Капитул иеронимитов в Провансе. Решением присутствующих каноников был установлен новый обет для братьев по вере, не возжигать света в темное время, а также разрешен вопрос с так называемой Тулонской ересью.
— Пусть не возжигают, лишь бы ночным горшком пользоваться не забывали.
— Племянница графа Бесалу была обвенчана сегодня в Шартрском соборе с герцогом Тулузсским, императорским камерарием. Их союз благословил сам архиепископ.
— Обвенчана, союз… Через полгода наставит ему рога с каким-нибудь бургграфом, и герцог утопит ее в пруду, в бочонке с известью… Охоты нет про этих стервятников слышать. А наш-то граф чего? Пишут о нем?
— Локальные новости, — приказала я либри-терминалу и экран послушно преобразился, испещрив нерукотворную страницу мелкими бисеринками-буквами, — Да ничего интересного. Помиловал на днях убийцу Храмна, задушившего пять незамужних девиц графства, милостиво приговорив его к повешению вместо четвертования.
— Ну, этот хоть при голове, — вздохнул Бальдульф, — Хоть и граф, а все же с пониманием к людям.
— Ты слишком долго служил под его началом. По сравнению с прочими он вряд ли чем-то выделяется. И слава ратных свершений тоже не розами выстлана.
— Святая правда, все мы для них зернышки, Альби. Да только свой граф — он все-таки привычнее что ли…
— К черту их, — я взглядом заставила экран либри-терминала погаснуть, — Лучше расскажи, о чем на улицах толкуют.
— О том же, о чем толковали, когда мой дед за гусями бегал… Говорят, за буасо овса скоро будут брать по семь ассов. И телки в этом году дали меньший приплод, чем рассчитывали, так что вилланы уже втихую бузят и жалуются на наведенную порчу. Обещали прислать святого отца из ближайшего аббатства варнавитов, освятить луга, только мало кто в это верит.
— Вряд ли эти новости лучше тех, что печатают в церковном информатории. А повеселее нет?
— И так веселья с избытком… Помнишь старую Гальдраду-Плотничиху
— Которая хромая?
— Она самая. Сын к ней вернулся, которого уж схоронили восьмой год как… Оказалось, был пленен в битве под Зунталем данами и угнан в рабство. Сбежал-таки, потом еще два года плутал, вернулся живехонький, хоть и без руки. Гальдрада от радости сама не своя, чуть удар не сделался.
— Увидишь ее, передай и от меня доброе слово.
— Близнецы Беремунд и Беровальд, что ушли в разбойники тем летом, попались графскому разъезду в лесу. С Беровальда живьем сняли кожу и отпустили, Беремунд умудрился сбежать, хоть и с пулей в печенке. Ну да и поделом, как говорят. С детства шебутные были, к тому же и при рождении предсказано им было в беду попасть. С такой судьбой и в разбойники — как с ослицей под венец…
— Да и черт с ними обоими.
— Старый Виллибад-Срамник, поговаривают, клад нашел. Целый сундук солидов старой чеканки. То ли какой мятежный барон прикопал, то ли разбойники добычу схоронили. Все отдал честь по чести бургграфу, ему за то доля вышла немалая, десяток денариев. А так вроде бы ничего больше и не слыхать…
Бальдульф разложил свою добычу на доске и, вооружившись кухонным ножом размером с пехотный тесак, принялся что-то высчитывать.
— И это все? — спросила я.
— Э? Все, что запомнил. Не слоняться же по рынку день деньской, уши развесив.
— И больше никаких новостей?
— Нет. Больше никаких, юная сплетница.
— Тогда почему у тебя такое лицо, будто у тебя на языке канарейка вьется?
— У меня? — Бальдульф попытался изобразить искреннее удивление, и получилось у него это так неуклюже, что я прыснула со смеху, — Будет тебе…
— Я же вижу, когда ты утаить что-то хочешь.
— Ты меня как книгу читаешь, — вздохнул он, ощупывая мясо, — Вот дьявол, а ведь мясо несвежее-то, с душком… Вот же погань… Запах отбили дегидрозой и табаком, а я, дурак, и купился. Да не хотел я тебе рассказывать, зная твою голову непутевую, тут же ведь схватишься, как полоумная…
— Рассказывай! Рассказывай уже!
— Да такое дело… Встретил на рынке приятеля старого, Рихомера-Бездельника, мы с ним в страже раньше вместе дела околачивали. И он, значит, рассказал, что сам слышал от ночной смены. Про отца Гидеона. Того, что приходил вчера.
Наверно, так чувствует себя мышь, услышавшая звонкий щелчок сработавшей мышеловки. Писк запоздавшего предчувствия и пронзительный укол досады. Отец Гидеон!
— Ах, дьявол!
— Не сквернословь.
— К дьяволу сквернословие! Что с ним?
— Да с ним-то ничего. То есть, наверное. И вообще Рихомер мало что знал. За что купил, за то продал. В общем, ночной патруль, проходивший мимо дома отца Гидеона в третьем часу ночи, услышал подозрительный шум, доносящийся изнутри. То ли вскрик, то ли окрик. Район там хороший, не чета нашему, ночных лиходеев не водится, но кто-то уже слышал про вчерашнего воришку, вот и решили проверить, не творится ли там чего. Сама понимаешь, случись что со святым отцом — с них сперва епископ шкуру снимет, а сам граф потом солью посыплет…