Нападение
Шрифт:
– Во всяком случае, не мешать им.
– Предприятие, Петрович, это когда что-то производят. Такие надо поддерживать. Пестовать, я бы сказал. Но если ты поставил возле подвала банка вентилятор и выдуваешь оттуда банкноты, я подобное предпринимательство называю жульничеством.
– Если банкноты хранятся так плохо, что их можно выдуть, виноват сам банк.
– Каким ты был, Петрович, таким и остался. Раньше тянулся перед секретарями райкома, теперь повторяешь рассуждения демокизов. Где же свобода мнений? Плю-ра-лизм – так, что ли, произносится?
– Брось трепаться, старик! – оборвал его Пушков довольно резко. – Я уже на выходе, и мне один хрен, вышибли бы меня раньше тоталитарным пинком или теперь попрут демократическим жестом руки – пшел вон!
– Значит, ничего не изменилось?
– Изменилось все. Раньше я знал правила игры и не отступал от них. Теперь правил нет, и все приходится угадывать. Берешь жулика за жабры, трясешь, а он, оказывается, и демократ, и патриот, и личный друг, и акционер, и спонсор в придачу. А ты становишься врагом инициативы и прогресса. Поэтому надо помнить о правилах соразмерности, отменить которые не может даже демократия.
– Что за правила? Не слыхал.
– Все ты знаешь, обо всем слыхал. А суть их в том, что при любой системе подчиненный должен не показывать вида, что ему не нравится, как воняет из-под мышек начальника. И все.
– Да здравствует свобода! – сказал Мудров, выбросив вверх сжатый кулак.
– Ладно, что у тебя с «Экомастером»?
Мудров, торопясь, стал рассказывать все, что сумел понять в деле с той поры, как столкнулся с фирмой Кесояна. Когда он рассказал о контактах предпринимателей с Клыковым, Пушков насторожился.
– Ты за ними следил?
– Протестую. Следить за ними у меня нет права, верно? Зачем же нарушать закон?
– Хорошо, допустим. Ты видел встречи предпринимателей и нашей урлы в разных местах и в разное время. Так?
– Точно. В разных местах и в разное время. И пришел к выводу: они скооперировались.
– Деньги и ножи?
– Не все так просто, Петрович. Сложнее. Деньги с деньгами. Ножи с ножами. Так точнее.
– Что-то ты мудришь, старик.
– Нисколько. Нынешний Клык не просто нож. Он ко всему и мешок с деньгами.
– А где ножи?
– Час назад все они уехали. На трех машинах. Кооператоры, Топорков, Абдуллаев, Зотов. Чует мое сердце – на дело. Десять человек сразу! Такими силами сельпо щипать не ходят.
– Куда поехали?
– Я за ними прокатился до Щекинской развилки. И, учти, не следил. Просто случайное стечение обстоятельств. Собирался в Тарбеевку. Там вроде запчасти к «москвичам» появились…
– Запчасти – на ночь глядя?
– А кто мне запретит?
– Ладно, давай толкуй дальше.
– На развилке две машины свернули к озеру, одна – прямо.
– Но ведь дорога на Сузок закрыта «кирпичом».
– Если они задумали что-то серьезное, их и кирпичная стена не остановит. А серьезное, по-моему, это… это база «Буран».
– Почему так решил?
– В последнее время к ним зачастил сержант из гарнизона. Потом появился прапорщик…
– Фамилии?
– Не знаю, просто обратил внимание на них. И все…
– И все же, может, слыхал случайно?
– Случайно – да. Сержант Елизаров. Прапорщик Лыткин.
– Елизаров? Знакомая фамилия. Была наводка, что он приторговывает патронами… Хорошо, что ты предлагаешь?
– Давай, Петрович, прокатимся. А? По старинке? Как бывало, когда я тобой командовал. Или остались плохие воспоминания?
Пушков молчал, задумчиво почесывая кончик носа.
– Тряхнем стариной, – снова повторил предложение Мудров. – Поверь интуиции старого деда.
А Пушков и без того с самого начала понял: во всем, что говорил Мудров, несомненно, имелась криминальная прокладка. Только какая? И эта неясность становилась всегда самым сложным обстоятельством любого уголовного дела и вместе с тем делала его интересным. Во всяком случае, сейчас никто ничем не рискует, если они вместе прокатятся по городу. Ведь чем черт не шутит…
– Едем, – сказал Пушков, соглашаясь. – Сейчас соберусь. Оружие есть?
– Точно, – подтвердил Мудров. – Да не волнуйся, ружье охотничье. Все по закону…
Согласие Пушкова породило у старого милиционера прилив особого возбуждения, которое он не испытывал с того самого момента, когда оставил службу. А ведь в молодые годы, собираясь на задержание, Мудров всегда чувствовал, как на него накатывала неожиданная веселость, желание шутить, смеяться самому и тормошить друзей, видеть, как они смеются, отвечая на его шутки. Он с удивлением глядел на суровые лица тех, с кем собирался на операцию, удивлялся, почему они хмурятся, цепенеют в подчеркнутой строгости. И вот азарт прежних лет вновь вернулся, и он подумал, что все пройдет удачно и на этот раз, не может не пройти, и уж кому-кому, а поганцу Клыкову они не уступят ни в решимости, ни в хитрости.
– Я к машине, – сказал Мудров и покрутил ключами, надетыми на палец.
– Давай, – кивнул Пушков. – А я позвоню в отдел. Попрошу дежурного слушать меня. Буду информировать по рации. Как говорят, подстелем соломку на всякий случай.
Мудров с завистью подумал, что в его времена у милиции такой роскоши не было. Какие там рации! Телефон и тот работал из рук вон плохо. Однако и они боролись…
Проехав Щекинскую развилку, Мудров свернул налево, к озеру Сузок. Справа, на бетонном столбике, стоял хорошо видимый знак «Проезд воспрещен», в просторечье именуемый «кирпичом». Не обращая на него внимания, они проехали еще метров триста по дороге, которая вела в гарнизон, и притормозили. Аккуратно съехав в сторону, Мудров загнал свой «москвич» за кусты орешника, густо обложившие обочину.