Нападение
Шрифт:
Дождь вымыл, освежил город и так же внезапно окончился. Снова засветило солнце, зачирикали примолкшие было воробьи.
Бронзовый Фредерик Шопен, сидя в кресле вечности в Лазенках, бесстрастно взирал на шумный город, кружившийся в вихре злотых и долларов между продажами и покупками.
По влажной аллее парка в Лазенках вялым, неторопливым шагом двигались двое. Один – высокий, худой, в потертых джинсовых брюках, в белой майке с этикеткой «Столичной» водки во всю грудь. Второй – ростом пониже, но такой же худой, изрядно потрепанный жизнью. Он косолапил и ежеминутно вытирал мятым платком блестевшую лысину. Из-под серого, видавшего виды пиджака выглядывала на свет такая же, как у высокого, майка с водочной этикеткой.
Элегантный поляк в широкополой техасской шляпе, в тени полей которой серебрились виски, шел им навстречу, держа в руке свернутый черный зонтик-тросточку. Поравнявшись с мужчинами, он коснулся пальцами края шляпы.
– Здравствуйте, панове. Вы из Союза? Я не ошибся?
Узнать русского в Варшаве совсем не сложно, и поляк не ошибся.
– Что там у вас новенького со вчерашнего дня? – спросил он с интересом и тонкой иронией одновременно.
– Что нового? – повторил вопрос лысый и ощерил зубы в улыбке. – Президент.
Поляк удивленно вскинул брови.
– Не понял, панове…
– Он опять изменился, пан…
– Ольшанский, – подсказал поляк.
– Так вот, пан Ольшанский, президент у нас постоянно меняется в лицах. Утром он генеральный секретарь и первый коммунист мира. Вечером – ни тот, ни другой. Поначалу всех зовет за собой на ставропольский путь, потом вдруг один сворачивает на польский…
– Не понял, панове. – В голосе поляка прозвучала обидчивая настороженность. – Что вы имеете в виду под польским путем?
– А то, что наш президент пойдет к чертовой матери вслед за вашим паном Карусельским.
– Ярузельским! – догадался поляк и громко захохотал. – Вы веселые люди, панове. С вами и выпить не грех. Нет ли у вас случайно бутылочки? Я куплю. Одну, две… Ящик… десять ящиков…
Русские понимающе засмеялись.
– А если нет? – спросил высокий.
– Тогда снимите рекламу, – сказал поляк, тыча пальцем в майку.
Минуту спустя они уже торговались. Поляк сбивал цену, русские старательно ее удерживали.
– Тридцать тысяч злотых, – настаивал лысый, стремясь загнать цену бутылки на астрономическую высоту.
– Двадцать, – гнул свое поляк.
– Двадцать семь. Это окончательно.
– Двадцать три, или мы разошлись. Всему есть разумный предел. У нас говорят – сошлись на базаре два дурака: один дорого просит, другой дешево дает. Вы – первый. Себя ко вторым причислять не стану. Вам предложена нормальная цена за весь товар сразу. Такое не часто подваливает. Вы упускаете свою удачу. До видзення, панове.
Ольшанский приложил два пальца к шляпе.
– Постойте, – сказал лысый. – Какая же тут удача? На каждой бутылке мы теряем по три тысячи.
– Ничего вы не теряете. Продали все сразу – и за новым товаром. А так вы будете по бутылке сплавлять, на еду, на жилье тратиться, да еще попадетесь на глаза людям Медведя или полиции. Потеряете больше, чем загребете! Короче, ваше дело.
– Хорошо, – вдруг согласился лысый. – Берете все сразу? Так?
– Так, – согласился Ольшанский. Он достал из кармана шикарное портмоне, приоткрыл его, демонстрируя русским несколько полумиллионных купюр с изображением ясновельможного пана Юзефа Пилсудского – воина и патриота. – Товар на деньги.
– Забито. Встречаемся в восемь на этом месте.
За торгом со стороны наблюдал мистер Дэвис. Расставшись с русскими, Щепаньский подошел к нему. Дэвис брезгливо скривил губы и отрицательно мотнул головой.
– Эти не подойдут, – сказал он негромко. – Придется их оставить.
Что-то не понравилось опытному разведчику в облике спекулянтов спиртным. Что именно, он не уточнял. Щепаньский вздохнул и перекрестился.
– Матка бозка, как же повезло хамам!
Дэвис усмехнулся:
– Зная вашу руку, не сомневаюсь, пан Казимир. А теперь забудьте их.
– Извините, мистер Дэвис, – голос Щепаньского звучал твердо, – но бизнес – дело святое. Я у них возьму товар, как договорился. Пусть едут с миром.
– Может быть, вы и правы, – согласился Дэвис. – Продолжайте поиск.
Тем же вечером к синему «москвичу» с советским номерным знаком, остановившемуся на одной из тихих улочек центра, подошла молодящаяся дама. Следы близящегося увядания на ее лице умело маскировала косметика.
Смуглолицый мужчина, сидевший рядом с шофером, оглядел ее снизу доверху – от белых элегантных туфелек до легкой соломенной шляпки, венчавшей роскошную прическу. Мысленно оценил добротную работу родителей – широкие бедра, бодрую грудь, ощупал глазами ее привлекательную крутизну и, наконец, посмотрел женщине в глаза. Та улыбнулась, открыв ровные, ослепительно белые зубы, спросила негромко:
– Вы не подскажете, где я могу купить золотой перстенек русской работы? С бриллиантами или изумрудом. И не дешевку, а настоящую вещь.
Она прекрасно говорила по-русски, нисколько не пшекая. Смуглолицый еще раз оглядел даму. Его взгляд теперь скользнул сверху вниз, обтекая красивую фигуру.
– Только перстень? – спросил он и улыбнулся. – Такой даме подошел бы гарнитур…
– Не смела мечтать, – сказала полька и тоже улыбнулась. – Интересуюсь всем, что можете предложить.
– Это будет дорого.
– Разве речь о цене, пан товарищ? По-моему, я спрашивала товар.
– Вы серьезно? – с интересом спросил смуглолицый.