Напарник чародея
Шрифт:
— Только сверкающее облако?
— Нет, нет! Это только сначала. Оно медленно стало сгущаться, пока не приняло внешность страшного старика, тощего, как двутавровый рельс. Он стонал так жалобно, что мое сердце устремилось к нему, — но тут он увидел меня!
— Увидел вас? И что тогда?
— Он... он подмигнул мне! И стал подходить, улыбаясь похотливо и протягивая тощие руки... Ох! Никогда в жизни я так не пугалась!
В это Фесс мог поверить. Голограмма Уайти была составлена на основании клипов, в которых он играл роль вампира в старинном фильме ужасов. Он же был и режиссером этого фильма.
— Простите, что он вас так испугал, миледи. Если хотите, я позову вашего шофера...
— О, небо, нет! — графиня высморкалась в носовой платок, спрятала его на груди, выпрямилась и повернулась к спальне. — Это было замечательно. За все сокровища мира я не отдала бы такую ночь, — и женщина твердым шагом направилась назад в спальню, но дрогнула и оглянулась через плечо. — Он ведь не вернется? Призрак?
— Боюсь, что не вернется, миледи, — сочувственно ответил Фесс. — Только одно посещение за ночь, вы же знаете.
— Ага. Ну что ж, этого я и боялась, — графиня вздохнула и пошла в спальню. — Мне нужно обсудить это дело с твоим хозяином, Фесс. Нехорошо, что он так ограничивает призраков в своем поместье.
Дверь за ней закрылась, и Фесс подготовился к новому приступу дурного настроения наутро. На самом деле это ведь комплимент, но Рутвен просто органически не выносил ничего, хоть отдаленно напоминающего критику. Он, конечно, разозлится, настроит против себя графиню и тем самым может поставить под удар дружбу двух родов, которая насчитывает полтора столетия.
— Если бы ты был человеком, Фесс, тебе захотелось бы вмешаться. И этот Рутвен получил бы по заслугам.
— Конечно, дети, но я робот и способен был выливать неограниченное количество масла на бушующую воду.
— Все равно не нужно было, — Джефри сложил руки на груди и вскинул голову. — Он ведь не приказал тебе вмешиваться?
— Нет, дети, но когда Лона умирала, она просила меня присматривать ради уважения к ней за ее потомками.
Джефри тяжело вздохнул, но у Корделии появился веселый огонек в глазах.
— Мне жаль, что портрет вашего предка получился такой нелестный, — мягко закончил Фесс.
— Нелестный! Еще бы! В семейной книге отца Рутвен представлен благородным и великодушным человеком, который был занят обновлением и украшением семейного замка. Почему там не упоминаются его недостатки?
— Как это почему? Потому что главу написал сам Рутвен. Кстати, он по-своему увеличил славу семейства.
— По-своему, может быть, — Магнус злорадно усмехнулся. — Но разве остальные жители Максимы к этому времени не выработали вкуса к эстетике?
— Конечно, Магнус, — Фесс вздохнул. — Все они обратились с просьбой о дворянстве, и все получили его. Большинство считало это своим гражданским долгом и средством культурного роста.
Магнус удивился.
— Значит, все жители Максимы стали дворянами?
— Да, в собственных глазах. И большинство действительно было достойно этого звания,
— Но даже в те далекие времена, они должны были понимать, что перед ними архитектурное уродство, когда встречались с творением Рутвена?
— Боюсь, что да, — Фесс снова вздохнул, — и, конечно, они презрительно относились к «шедевру» Рутвена. Но призрак Уайти оправдал честолюбивого потомка в их глазах.
— Потому что напомнил о славных делах нашего рода?
— Нет, потому что это было забавно. Конечно, слухи о призраке распространились, и вскоре все захотели получить приглашение переночевать в замке д'Армандов.
— И потому им нужно было быть любезными с Рутвеном и его женой?
— Совершенно верно, Корделия, по крайней мере, внешне.
— И каждый гость хотел остановиться непосредственно в комнате с призраком, я полагаю, — сказал Магнус, снова улыбнувшись.
— Да, и часто возникали стычки, когда обнаруживалось, что комната занята, и гнев обрушивался на голову мажордома.
— Конечно, на твою голову.
— Правильно, Грегори. Но так как это приводило к тому, что гости должны были явиться в следующий уикэнд, Рутвену и его жене это приносило пользу.
— А тебе приходилось стоять на карауле у дверей этой комнаты по ночам?
— Боюсь, что так. Все ночевавшие там хотели быть напуганными, и, конечно, все страшно пугались, и мне выпадала честь их успокаивать.
— И мирить гостей по утрам с Рутвеном?
— Обычно да.
— Но так не могло долго продолжаться, — возразила Корделия. — Рано или поздно все должны были перебывать в этой комнате.
— Действительно, — согласился Джефри. — В конце концов, на астероиде не так уж много народу.
— Верно, совершенно верно, и никогда я не испытывал такого облегчения, как в тот день, когда виконту надоела голограмма и он приказал дезактивировать ее.
— А его дети не хотели, чтобы она осталась?
— Нет. Они ее ненавидели, потому что одноклассники из-за нее нещадно над ними насмехались...
— Несомненно, налицо ревность, — заметил Джефри.
— Кому знать, как не тебе, брат?
— ...и из-за поместья, — продолжил Фесс, чтобы не дать возможности Джефри ответить. — Но, вырастая, дети получали хорошее представление об искусстве и эстетике и уже меньше беспокоились об общественном мнении.
— Ты хочешь сказать, что с возрастом они становились благороднее?
— Ну, конечно, история с голограммным призраком ускорила этот процесс. У детей Рутвена оказалось достаточно вкуса, чтобы увидеть и забавную сторону голографического представления, и они время от времени просили включить «призрака», но потом снова его выключали.