Напарник
Шрифт:
Парень помнил.
– Ты поешь сейчас, и спи. Я еще часа два поведу, потом ты будешь.
Парень покорно уступил руль, и ни о чем не спросил. Все это Сергею очень не нравилось.
Движок заглох через полтора часа. Парень посапывал на соседнем сиденье – все же армия приучает засыпать где и когда угодно, если есть шанс. Сергей решил его не будить. Пусть посидит в кабине, мало с ним горя было. А с чего мотор вдруг заглох, Сергею было непонятно. Соляра, вода – все есть, механик двигатель проверял перед самой поездкой. В затылке засвербело. Нехорошо. Нехорошо, однако Сергей был уверен, что штука здесь ни при чем. В мозгах ковыряться – это да, но движок заморозить ей было не под силу.
Сергей взял ключи и выскочил на дорогу. Прикрыл еще дверцу – хоть какая-то, а защита.
Накрыло его секунд через пять. Наплыло громадное брюхо грузовика – в полнеба, в ссохшейся пыли и солярке, потянуло гарью. Так горят болота – успел подумать Сергей. Так горят болота, когда пепел смешивается с гнилой водой, и нестерпимо несет гарью и тиной. Затем небо исчезло.
Сергей лежал на спине, и спине этой было неудобно – в нее вдавливалась
– Подними, – пробормотал Сергей, и удивился тонкости своего голоса, – подними крышку, пожалуйста, я не могу дышать.
Парень улыбнулся и положил руку на мокрое дерево. Мягко, очень мягко он надавил – но Сергей задохнулся. Давление усиливалось, и Сергею казалось, что кости его трещат и лопаются, что ребра сейчас не выдержат – и он размажется в этой темной щели, между крышкой и ступенькой. Пацан улыбался. У Сергея потемнело в глазах, но он видел эту улыбку, детскую, довольную, кончик носа мальчишки чуть задрался, а зубы задорно блестели на солнце. От улыбки было больней, чем от деревяшки, ломающей кости, но она же, эта улыбка, помогла Сергею. Злость поднялась, лопнула в затылке горячим комом, волной растеклась по телу – и он толкнул крышку, толкнул обеими своими слабыми руками что было сил, и увидел, как бледнеет улыбка мальчишки, смазываются его черты – а потом в глаза ему ударил новый острый блеск. Ампула. Стеклянная ампула, совсем близко, и рука, придерживающая его, а вторая рука шарящая в поясной сумке, ищущая… шприц?
Сергей взревел и отпихнул чужие руки. Ампула упала в пыль, покатилась. Сергей рванулся вверх – и впечатался головой в рессору собственного грузовика. В глазах вспыхнуло. Сквозь комариный ушной звон он услышал:
– Сергей Валерьевич, лежите, я сейчас. Я вам вколю…
Он собрал все оставшиеся силы и прохрипел в склонившееся над ним взволнованное лицо мальчишки-напарника:
– Не надо.5
Мотор ровно урчал, будто и не было ничего – ни низкого неба из брюха грузовика, ни гари, ни стекольного блеска. Только на лбу Сергея вспухала здоровенная шишка, и сильно болела голова.
– Почему вы не хотели, чтобы я вам помог?
Сергей усмехнулся. Помог. Да знаешь ли ты, лопоухий, что в этой ампуле? Помог. Спасибо, что не убил.
– Откуда эти штуки вообще взялись?
– Не знаю я, откуда они взялись, – терпеливо объяснял Сергей, – Я их уже два года вожу, и – ничего. Тут главное что? Главное – в башку не брать, и все нормально будет. Никто тут не собирается умирать.
Он лежал на узкой полке за сиденьями. Алексей называл эту полку «бардачком», ухитрялся даже с бабами там пристраиваться. Сергей полки не любил и окрестил «гробом». Иногда, под настроение, «домовиной». Сейчас он лежал на спине, закинув руки за болящую голову, и видел смутный контур головы напарника над спинкой сиденья и разворачивающуюся темную дорогу. Скоро совсем стемнеет, и тогда я засну, думал Сергей. Я засну и проснусь утром, мы будем уже на подъезде, и надо будет сполоснуть физиономию водой из бутылки и как-нибудь прикрыть шишку, там на такое смотрят косо и все записывают. Были ли какие-нибудь происшествия в дороге? Нет, скажу, ничего не было, поездка прошла нормально. Тогда они распишутся в ведомости, и я распишусь, и получу печать на пропуске, и отведу «Минск» в мастерскую, проверить движок – хотя с движком все в порядке. А перед тем попрощаюсь с пацаном. Как же его зовут? Не хотел спрашивать, а надо бы спросить – как-никак, не чужие теперь. Он спас мне жизнь. Появился и спас мне жизнь. И ему, может, за это скостят пару месяцев службы. А мне, может, дадут премиальные. Никто не должен умирать. Да. Завтра надо будет спросить…
Разворачивалась темная лента дороги, изредка ослепляя фарами встречных машин. А Сергей спал.
Он всегда спал чутко, и это его спасло. Когда взвизгнули тормоза, и мерное гудение мотора прервалось, и «Минск» резко замедлил ход, так что Сергея качнуло и чуть не ударило о спинку сиденья впереди – он уже не спал. Он уже лез вперед, он уже перехватывал баранку, он отпихивал сопротивляющегося пацана и давил на газ – все это в темноте, видя лишь сверкание белков в глазах напарника и узкие конусы фар дальнего света впереди, на дороге. А потом было хриплое дыхание и возня, но Сергей все же ухитрился затолкать парня на соседнее сиденье, и чувствительно врезал ему под ребра, и только потом спросил:
– Что это было?
– Пашка, – бормотал пацан, – Пашка.
А в глазах его стояла хмарь морока.
Пашка. Какой-нибудь автостопщик на обочине, задирающий руку, случайно выхваченный фарами, со своей неизбежной табличкой: «Москва» или «Сухуми» или «Чертовы кулички». Пашка. Ха. «Давно мертв твой Пашка, парень,» – так хотел сказать Сергей, но, глядя в серую хмарь в глазах напарника, промолчал и только прибавил газу.
Они ехали в ночь – в ночь леса и полей по сторонам дороги, где кромка неба лишь чуть светлей корявых древесных контуров, где нет огней в окнах изб и нет встречных машин. Они летели на ста двадцати, потом на ста сорока – а пацан молчал, и глядел в окно, назад, туда, где остался случайный автостопщик. Они летели, и где-то справа разгорался рассвет, но впереди ждала все та же ночь.
Когда небо на востоке посерело, и из придорожного тумана начали выступать крыши и стога, парень повернулся к Сергею.
– Пашка, – сказал он, едва шевеля губами. – Пашка. Он был со мной.
Сергею хотелось заткнуть уши. Не выслушивать чужой истории, что бы там ни было – пьяной драки из-за девочки, гранаты, брошенной в костер, купания на реке, когда один выплыл, а второй нет. Он слышал уже десятки таких историй, почему-то у каждого из этих пацанов оказывалось в запасе что-то подобное, и это значило – выхода нет. Выхода нет! Можно увеличить скорость до ста шестидесяти, все равно не успеть.
– Пашка, – пацан тянулся к Сергею, и Сергей отбрасывал его руки, отсекал, как в джунглях, наверное, отсекают липкую лиану или лозу.
А потом появились жгуты. Было уже достаточно светло, и в этом бледном розоватом свете Сергей увидел их. Они свивались и развивались в глазах мальчишки, и надо было тормозить, но дикая, глупая надежда заставляла жать на газ. Есть ли у штуки голова? Может ли она закружиться от скорости? Сто шестьдесят, сто восемьдесят – если впереди мокро, ему не затормозить.
Это было похоже на «дворники» – туда-сюда, туда-сюда, полоса, проходящая по радужке, блик – его можно и не заметить. Туда-сюда, все быстрее, а радужка бледнеет – или это закатываются глаза? У Сергея не было времени посмотреть – утренний туман летел за машиной и рвался в клочки от скорости. А потом ударили хлысты. Глаза парня совсем побелели, и хлысты ударили сквозь белизну – и раз, и другой, и третий, и тощая рука потянулась к рулю. Только тогда Сергей вытянул из кармана свою ампулу, и, уже давя на тормоз, он думал – неплохо было бы, если бы мы перевернулись. Неплохо было бы, если бы это закончилось здесь навсегда.Все прошло неожиданно быстро. Пацан даже не сопротивлялся, будто весь закаменел. Трудно только было вогнать иглу под кожу, будто и она обрела жесткость древесины. А вену Сергей нашел легко, сказался опыт.
Уже вытаскивая тело на дорогу, Сергей подумал – что, если парень так и не потерял сознания? Что, если последним усилием он сдерживал рвущиеся мышцы, чтобы покорно встретить иглу? Мысль мелькнула и ушла – Сергей давно научился подавлять подобные мысли.
Он отогнал грузовик на узкую грунтовую дорогу, ведущую через рощу. Пинком распахнул дверцу, спихнул вниз закостеневшее тело. Спрыгнул следом, обошел машину. Отпер кузов. Закинул труп внутрь, подивившись птичьей легкости щуплого тела. Потом, опершись рукой, залез туда сам. Подошел к контейнеру. Тяжелый куб, целиком, казалось, отлитый из темного металла. Сергей легко откинул крышку, заглянул внутрь. Он знал, что увидит там – черные скорлупки, прах. Можно было взять его в руку, раскрошить между пальцев. Миха говорил, что черной трухой этой хорошо удобрять огород, но огорода у Сергея не было.
На минуту он представил – что, если бы все было наоборот? Если бы он не совладал с собой тогда, под грузным брюхом «Минска»? Сейчас бы на его месте стоял пацан, и не знал бы, что делать, не знал, почему напарник стынет трупом, что за черная шелуха рассыпана по ящику. И Сергей привычно заставил себя пожалеть, что все случилось не так. Без этого не будет удачи в следующей поездке.
А штука вся ушла в пацана, утвердилась за двадцать часов поездки. Максимальное время в пути – двадцать четыре часа. Они там хорошо просчитали. Двадцать часов поездки, потом укольчик – и одной штукой меньше. Сколько рейсов им еще потребуется, чтобы извести всю эту мразь? Даже считая те, когда никому не пришлось умирать?
Сколько бы ни было – на Сергееву долю хватит.
Сергей безразлично уронил скорлупки и подошел к телу напарника. Порылся у него в нагрудном кармане – но военного билета не было. Правильно, не берут они с собой военных билетов. Только номер, вышитый на кармане. Зачем покойнику имя?
Сергей вытащил заначенную еще с заправки пачку сигарет, уселся, свесив ноги в открытую дверь кузова, и закурил. Какое, черт побери, блаженство – наконец-то можно покурить.6
– Ублюдок! Козел!
Крик летел над озером, как могла бы лететь жирная ворона, недавно обожравшаяся на городской свалке. Тяжело, лениво взмахивая крыльями, поводя из стороны в сторону толстым желтым клювом.
На берегу орал и матерился охранник, Савельич. Он тряс своим ружьем, но Сергей знал – старик не выстрелит. Старик же знал, что, сколько он не ори, Сергей все равно будет переплывать на лодке озеро, будет лезть через забор, и, пригибаясь, бежать к крайнему справа домику, где ждут его два прижавшихся к стеклу лица – женское и детское.
На этот раз Сергей привез им красную икру, и, говоря откровенно, он мог бы и поделиться с Савельичем. А, впрочем, Савельич все равно заглянет вечером к Любе. Напросится пить чай. Потреплет по затылку Женьку – вон, какие космы отрастила! Будет сидеть, дуть на кипяток и намекать на блины с икрой. И равнодушно встречать равнодушный Любин взгляд. Но пока следовало проявить служебное рвение, и Савельич орал:
– Говнюк! Еще раз тебя здесь увижу – ноги поотрываю! И ходит, зараза, и ходит!
А Сергей не слышал крика. Он лежал в лодке, уставившись в небо. Лодка медленно плыла – неподалеку в озеро впадала протока, создавая пусть слабое, но течение. Руку Сергея, свесившуюся в воду через борт лодки, исследовали любопытные мальки. Здесь, недалеко от берега, их набралась целая стайка. Они тыкались в кожу, пытались пощипывать ладонь. Сергей не обращал на мальков внимания. Он смотрел в небо, и в ушах его звучала давно забытая песенка, что-то вроде «Неси меня в море синее»…
2004