Наперекор судьбе
Шрифт:
– Ну что, доволен? – наконец спросила она с почти нескрываемой досадой.
Кит был вынужден признаться, что да. Он рад, что наконец-то займется делом, которому его учили.
– Я тоже рада за тебя, но я бы лучше предпочла остаться с тобой. Наверное, в этом заключается разница между мужчинами и женщинами.
– Наверное. Мне очень жаль, дорогая.
Последнее слово Кит добавил с нервозностью в голосе. Раньше он никогда не называл Катриону так.
Это слово волшебным образом подействовало на девушку. Она протянула Киту свою маленькую ладошку и улыбнулась:
– Кит, тебе не в чем себя упрекать. Я понимаю. И твое настроение вполне естественно. Когда
– В первый же мой отпуск, – ответил Кит, словно забывая, что с началом боевых действий отпуска сразу же отменят, забывая, что между Лондоном и Эдинбургом весьма приличное расстояние и билет на поезд стоит денег. – Я буду писать тебе каждый день.
– Не говори так. Вряд ли у тебя получится писать мне каждый день, а мне это лишь добавит волнений.
Столь бесхитростная логика глубоко тронула Кита.
– Тогда я буду писать при всякой удобной возможности.
– Это уже лучше.
– Я тебя люблю, – произнес Кит, глядя в ее синие глаза. – Я тебя очень люблю. Ты такая красивая.
– И я тебя люблю.
А потом, совершенно внезапно, поскольку он очень любил Катриону и скорая разлука с ней вдруг сделалась для него ощутимой и болезненной, Кит, чтобы хоть немного унять боль, сказал ей:
– Я бы хотел, чтобы… Я подумал, если мы… – Всегда такой красноречивый, он сейчас осекся и замолчал.
– О чем ты подумал, Кит? – спросила Катриона, улыбаясь и с нежностью глядя на него.
– Ты знаешь, о чем я подумал. Наверняка знаешь, правда?
– Да. Знаю.
– И что ты ответишь?
– Я отвечу «да». Да, да, да!
– Значит, мы… помолвлены?
– Да. Конечно, неофициально.
– Естественно. Я ведь даже не преподнес тебе кольцо.
– Это не имеет значения. Я и так знаю, что люблю тебя, Кит.
– И я люблю тебя, Катриона.
На этом они расстались, пообещав всегда оставаться верными друг другу. Вместо колец они обменялись фотографиями и любовными письмами. Текст писем был одинаковым и скреплялся их подписями. Свое письмо Кит спрятал во внутренний карман мундира и пообещал, что всегда будет носить у сердца. Катриона, чьи глаза потемнели от слез, пообещала, что, пока жива, никогда не полюбит другого.
А наутро Кит уже летел в транспортном самолете к новому месту службы и больше думал о новой жизни, чем о прежней, какой бы прекрасной та ни была. На календаре было первое апреля. «Странная» война неумолимо превращалась в настоящую.
Первый налет немецкая авиация совершила не на Лондон и даже не на Дувр, а на военно-морскую базу на Оркнейских островах. Англичанам на небольшом примере показали, что́ их ждет в ближайшем будущем. Затем Германия вторглась в Данию и Норвегию. Налет выявил полную неготовность английской службы ПВО к отражению ударов с воздуха. Англию захлестнула волна возмущения и недовольства правительством. Чемберлен почти мгновенно лишился большинства в палате общин, а через несколько дней ее возглавил Черчилль, ставший премьер-министром. Тогда Англия впервые услышала его необычайно сильный и властный голос, который потом они регулярно слышали на протяжении всех пяти военных лет. Жестокий в своей честности, грубый в своей искренности, но способный вдохновлять, хотя Черчилль не обещал им скорой и легкой победы. Наоборот, премьер-министр говорил, что дорога к победе может оказаться долгой и неимоверно трудной, где англичан ждут «кровь, пот, слезы и работа на износ… Так не будем же мешкать и вступим на эту дорогу, объединив наши усилия».
Селия сидела у приемника, слушала речь премьера и все
Глава 27
– Дорогая, я думаю, что теперь тебе действительно лучше вернуться в Англию. И нашим малышам тоже. Я все сильнее боюсь за вас.
Люк смотрел на нее с нежностью и искренней заботой. У Адели комок подкатил к горлу.
– Люк… нет. Я… не могу. Только не сейчас. Здесь мой дом. Здесь дом наших детей.
– Но этот дом становится опасным. И именно сейчас, когда Гитлер захватывает страну за страной. С моей стороны было бы жестоко настаивать, чтобы ты и дети оставались здесь. Жестоко и эгоистично.
– Неужели ты думаешь, что он вторгнется во Францию и дойдет до Парижа?
– Боже сохрани. Нет, конечно. Но я хочу, чтобы ты и малютки находились в безопасности. И времени для отъезда остается все меньше.
Адель вздохнула. Она не имела права бросать Люка. Было бы крайне жестоко забрать детей и уехать от него. Он ведь ее муж, а она его жена, и не имеет значения, что это не подтверждено официальными бумагами или церковным обрядом. Здесь ее дом, здесь у нее семья. Нужно помнить об этом и быть смелой.
– Нет, Люк. Я никуда не поеду. Прости. Тебе не удастся так легко от меня избавиться.
Разговор происходил 9 мая 1940 года.
– Мама? Ты слушала новости? Прости за глупый вопрос. Наверняка слушала. Гитлер захватил Голландию. И Бельгию с Люксембургом тоже. Боже мой, это настоящая война. Бой был прав.
– Когда он уезжает?
– Сам не знает. Их могут отправить в любой момент. Как жаль, что Делл не с нами.
– Мне тоже жаль.
– Ты не думаешь, что нам пора увозить детей в Эшингем? Я про девочек.
– Да, согласна. Здесь с каждым днем все опаснее.
– А сейчас… ты что собираешься делать?
– Сейчас? – Тон матери явно намекал на всю глупость вопроса. – Я отправляюсь в издательство. На работу.
Поднимаясь по лестнице в свой любимый кабинет, Селия думала о том, как работа помогла ей пережить прошлую войну. Поможет и сейчас. За этими стенами она сумеет укрыться от реальности, спрятаться от страхов, убедить себя, что книги, каталоги, книжные магазины, купоны – это самое главное. Так оно и есть: войны кончаются, а жизнь продолжается. Нельзя поддаваться настроениям большинства, у которых война заслонила все. Нет, война не может и не должна все заслонять. Даже когда твой младший сын вот-вот поднимется в воздух и вступит в бой, а его самолет защищен от врага и вражеского огня не больше, чем мотоцикл. И все равно война не должна…
Зазвонил телефон.
– Селия?
– Да. Здравствуй, Себастьян.
– Должно быть, ты очень тревожишься. Я лишь хотел сказать, что я рядом. Думаю о тебе. И о Ките. И держу твою руку. Мысленно.
– Мог бы прийти и сделать это не мысленно.
На календаре было 10 мая.
– Дорогая, вы до сих пор в Париже?
Это был Седрик. Все такой же элегантный. Он сидел на скамейке вблизи фонтанов на площади Сен-Сюльпис, одетый в белый фланелевый костюм и белую рубашку. Его светлые кудри стали еще длиннее. Рядом с Седриком сидел не менее элегантный молодой блондин.