Наперекор судьбе

Винченци Пенни

Вряд ли он сейчас дома. Скорее всего, ищет утешения у какой-то другой женщины и та помогает ему хотя бы временно забыть свои страхи. Глупо ожидать, что из ресторана Бой прямиком отправился домой.

Но он был дома.

– Я тут подумала, – беззаботным тоном начала Венеция, словно звонила не особо близкой подруге, которую хотела пригласить на обед. – Вот что я подумала: если тебе сейчас нечем заняться, может, заглянешь ко мне? Выпьем чего-нибудь, посидим.

– Благодарю, это очень любезно с твоей стороны, – ответил он так, словно и впрямь принимал приглашение на обед, хотя прекрасно понимал, что́ на самом деле она имеет в виду. – Я бы с большим удовольствием.

С очень большим.

* * *

Пожалуй, у них никогда не было такой удивительной, ни с чем не сравнимой ночи, как эта. Нежность, жестокость, доброта, давно знакомое и совершенно неведомое – все удивительным образом переплелось в этом отрезке времени. Венеция никогда бы не поверила, что мужчина, с которым она прожила в браке почти десять лет и с которым зачала четверых детей, способен поднять ее на новые высоты наслаждения, подарить новую глубину ощущений и увести на новые территории, где она вряд ли мечтала побывать. Во всяком случае, она уже забыла, мечтала или нет. Они оба стремились запечатлеть в памяти каждое мгновение их странной встречи, запомнить каждый кусочек друг друга… Когда оба, утомленные, лежали обнявшись, потрясенные и почти шокированные тем, что между ними произошло и как это происходило, Венеция почувствовала на своем лице слезы. Она вдруг поняла: это его слезы. Жуткие призраки несчастья были изгнаны, и как бы ни сложилась жизнь их обоих, теперь их будет поддерживать память об этой ночи.

– Я люблю тебя, – без конца повторял Бой, гладя ее волосы.

– И я люблю тебя, Бой, – сказала она и с улыбкой заснула.

Она не слышала, как он ушел, оставив на подушке записку: «Я бы не выдержал еще раз произносить слова прощания».

И Венеция, не уронившая за ночь ни слезинки, разрыдалась.

* * *

Он дождался! Наконец-то! Уже сегодня. Да, уже сегодня он полетит к французскому берегу, на перехват самолетов люфтваффе.

Одевался он тщательно, в точном соответствии с инструкциями: голубая рубашка (аккуратно сложенное письмо Катрионы лежало в левом нагрудном кармане), на шее – пятнистый шарф. Как он объяснял матери, они все повязывают такие шарфы, и она прислала ему целую дюжину шелковых разноцветных шарфов. Дальнейшая его экипировка состояла из теплых брюк, заправленных в ботинки («крепко запомните: на высоте всегда холодно»), кожаного шлема, кожаных перчаток («парни, берегите руки от ожогов, они вам еще пригодятся»), летных очков, надувного спасательного жилета и сложенного парашюта, висящего через плечо. Над его кроватью было небольшое окно. Заглянув туда, он увидел голубое небо, глубоко вдохнул, ожидая, что его сейчас охватит знакомый восторг, но… был вынужден со всех ног побежать в туалет, где его нещадно вывернуло. Потом еще раз. И еще.

Обратно он вернулся, ощущая дрожь и некоторую слабость в ногах. В казарме не заметили ни его ухода, ни возвращения. К счастью, никто не узнал о пережитом им ужасном приступе страха. Каждый был занят собой. И все же…

– Что, сбегал облегчиться? – услышал он дружелюбный голос.

Это был один из парней постарше, двадцатипятилетний кадровый летчик британских ВВС. Они вместе выполняли учебные полеты.

– Да так, ничего особенного, – торопливо ответил Кит. – Думаю, я вчера выпил слишком много пива.

– Я тоже так думаю. Ничего, не беспокойся. Такое бывает со всеми нами… от пива. Пошли, старина. Сегодня летим в конвое. Держись поближе ко мне, и все будет отлично. Ну как, оклемался?

– Да, благодарю, – вежливо ответил Кит.

* * *

Барти смотрела на Уола. Уже который год он сидел за своим рабочим

столом в инвалидном кресле. Голубые глаза, успевшие выцвести, в упор глядели на нее.

– Барти, дорогая, я знаю, что ты хочешь покинуть издательство и вступить в одно из женских подразделений обороны.

– Да. Думаю, это будет ЖВТК [59] . Я решила, что это больше по мне.

– Я просил бы тебя пока не торопиться.

– Но, Уол…

– Позволь мне договорить. В издательстве очень много работы, а нас осталось совсем горстка. Джайлз ушел, Джей тоже и…

– Но Эдгар Грин остался. Вы, Селия, ММ, Венеция и…

– Да. Однако в издательстве ощущается острая нехватка работников. А у нас здесь своя линия обороны. Издательство должно пережить войну и уцелеть, что будет очень непросто. Как ты знаешь, введен жесткий лимит на снабжение бумагой, и нас никто от этого лимита не освобождал. Мы получим лишь шестьдесят процентов от уровня прошлого года. Ты и сама знаешь, как чудовищно растут затраты. Теперь мы должны оплачивать еще и страхование на случай военных рисков и…

– Уол, простите, но я все это знаю. Я действительно хочу, чтобы издательство благополучно пережило войну. Уверена, так оно и будет. Но я не вижу, чтобы издательская деятельность «Литтонс» так уж сильно способствовала обороне страны. Еще раз простите. Вам мои слова могут показаться кощунственными, но я считаю, что не имею права сидеть у себя в кабинете, обдумывать выпуск новых книг, вычитывать гранки каталогов, когда на нас неумолимо надвигаются гитлеровские войска. Я хочу уйти туда, где обороняют родину. Фактически уже ухожу. Мне… – Ее губы дрогнули. – Мне уже не семь лет, Уол. И даже не семнадцать. Мне тридцать два. Благословите меня. Пожалуйста.

Оливер молчал, глядя на нее, потом подался вперед и сложил руки, словно в молитве. Во всяком случае, так подумалось Барти.

– Барти. Прошу тебя, повремени с уходом. Сделай это для меня и для Селии. Пожалуйста.

– Но…

– Трое наших детей подвергаются смертельной опасности. Кит участвует в боевых вылетах. Джайлз где-то во Франции. Адель – в Париже. Одному Богу известно, что может случиться с нею. Если еще и ты уйдешь, мне будет страшно за Селию.

– За Селию?

– Да. Такой испуганной я ее никогда не видел. Если уж на то пошло, я вообще не видел ее испуганной. Но сейчас она на грани опасного срыва. Мне стыдно просить тебя, Барти, но я вынужден это делать. Я прошу тебя: останься с нами еще на какое-то время. Она… Мы оба очень любим тебя. Не давай нам новых причин для страха.

– Уол, я…

– Барти, прошу тебя, – глухим, упавшим голосом произнес Оливер. – Я буквально умоляю тебя. Пожалуйста, сделай это для нас.

Она повернулась и взглянула на Оливера. Его глаза умоляюще смотрели на нее. Это было нечестно. Он не впервые применял этот эмоциональный шантаж, но сейчас Барти решила больше не поддаваться. Она любила свою страну и хотела не на словах, а на деле оборонять Англию. У нее есть силы и способности, которые наверняка пригодятся в армии. Защита родины представлялась ей несравненно важнее судьбы «Литтонс» и двух его столпов.

Оливер потянулся за своей авторучкой, но та лежала вне пределов его досягаемости. Он не мог пододвинуть инвалидную коляску еще ближе к столу и сидел молча, беспомощно глядя на авторучку, кусая губы и не рискуя попросить Барти даже о такой мелочи. И она вдруг поняла, что не сможет уйти, не сможет причинить ему дополнительную боль. По крайней мере, сейчас.

Барти подала ему авторучку.

– Хорошо, Уол. Я останусь, – сказала она, не веря, что произносит эти слова. – Останусь еще на какое-то время. Можете передать Селии.