Наперекор судьбе
Шрифт:
Субботним вечером они с Люком пошли в кино. Перед фильмом показывали выпуск кинохроники: немецкие кадры с самоуверенным Гитлером и наглым Герингом. Французский голос за кадром убеждал зрителей, что хвастливые заявления немцев – блеф. Их продвижение застопорилось. Немцам никогда не взять Париж и не завоевать Францию.
В воскресенье Адель пошла в церковь, оставив детей на попечение Люка. Он выразил недовольство, но она не дрогнула.
– Я редко тебя прошу побыть с ними. Думаю, за час с тобой ничего не случится.
– А я думал, ты всерьез намерена принять иудаизм, – сказал Люк, удивленный
– Сейчас я хочу сходить в Нотр-Дам.
– В Нотр-Дам? Зачем?
– Потому что там очень красиво, – лаконично ответила Адель.
Она поставила свечку за себя и детей, потом опустилась на колени и долго молилась. Вряд ли это было настоящей молитвой. Скорее, молчаливым и решительным укреплением воли к самостоятельным поступкам.
Наступил понедельник, 10 июня. Солнце жарило с раннего утра. Париж совсем затих. Впервые за все время Адели стало страшно. Впервые она допустила мысль, что реальное положение вещей отличается от бодрых заявлений газет, радио и самих парижан. Хотя более половины магазинов и контор открылись, как обычно, повсюду ощущалась апатия, к которой примешивалось чувство невыразимой тоски и близких слез. Люди продолжали покидать город. Они спешно грузили в машины самое необходимое, торопливо обнимались и целовались с теми, кто оставался, потом уезжали. Однако выпуски радионовостей по-прежнему звучали уверенно и оптимистично. Французская линия обороны крепка. Парижу ничего не угрожает. Такие же заверения она слышала вчера. И на прошлой неделе.
Но у Адели не было времени ни на страх, ни на раздумья. Ей нужно было успеть сделать очень многое.
Усадив детей в коляску, она с утра поспешила в банк и сняла со своего личного счета почти все имевшиеся там деньги. Очередь была длинная, и Адель провела в ней около часа. Лукас раскапризничался. Он громко плакал, но Адель не пыталась его утихомирить, надеясь, что с двумя детьми ее пропустят вперед. Никто и не подумал уступить ей свое место в очереди. Чтобы не вызывать подозрений, она оставила на счету какую-то ничтожную сумму. Выданных ей денег было не слишком много – несколько сот франков. Ее случайные заработки за последние два с лишним года. Но этого ей вполне хватит. Должно хватить.
Старенький «ситроен» Люка, въехав боковыми колесами на тротуар, стоял почти у самой двери. Машиной он пользовался лишь по воскресеньям, и то не всегда. Вчера, после ланча, она предложила Люку прокатиться.
Он пытался ее отговорить, ссылаясь на жару, но Адель, как и в случае с Нотр-Дам, проявила упорство.
– Устроим детям небольшой праздник. Они ведь сегодня не гуляли. Ехать сейчас – одно удовольствие. Дороги свободные. Покатаемся, заедем в какой-нибудь парк. Всего на пару часов. Ну пожалуйста, Люк.
На самом деле ей нужно было убедиться, что машина в порядке и заводится без капризов. На обратном пути Адель сказала, что хотела бы сама повести машину.
– Я уже и не помню, когда в последний раз сидела за рулем. Так и разучиться недолго.
Люк улыбнулся и отдал ей ключи:
– А ведь ты когда-то так лихо водила машину.
– Было дело.
Когда они подъехали к дому, Адель, словно по рассеянности, положила ключи в свою сумочку. Люк
Оставалось лишь надеяться, что завтра с утра машина ему не понадобится.
Вернувшись из банка, Адель зашла к мадам Андре.
– Мадам, мне нужна ваша помощь. Вы не посидите с детьми пару часов?
– Конечно посижу. Мадемуазель, у вас что-то случилось?
– Нет. Просто мне нужно кое-что сделать, а дети отвлекают. А тут еще эта несносная жара.
– Я слышала, англичане высадили во Франции еще десять дивизий.
– Как здорово! Замечательная новость.
Тот день был изобильным на подобные слухи. Говорили, будто американцы объявили Германии войну. Говорили, что французские войска заманили немцев в ловушку и уничтожили три танковые дивизии. Говорили даже, что немецкая армия отступает. А по радио продолжали звучать бодрые голоса членов правительства, перечислявших французские победы. Все это по-прежнему поддерживало в парижанах уверенность, что Парижу ничего не угрожает.
У Люка был приятель по имени Анри Тьерри – журналист из «Фигаро». В полдень он заглянул к Люку в издательство, чтобы обсудить возникшую у него идею книги.
– Буду искать себе новую работу, – беззаботно объявил Анри. – Прощаюсь с журналистикой. Надолго ли, пока не знаю.
– А что случилось? Тебя уволили?
– Нет, Люк. Тут новости посерьезнее будут. Утром нас собрали в Часовой комнате на Ке д’Орсэ [62] и объявили: с завтрашнего дня в Париже не выйдет ни одна газета.
– Как все это понимать? – спросил Люк.
– Думаю, мы-то с тобой знаем. Было сделано неофициальное заявление о том, что правительство переезжает в Тур. Но я опоздал и своими ушами не слышал. Я этому не верю. Они не сделали бы этого без официального заявления.
– Его могут передать и задним числом.
– Естественно. – Анри Тьерри улыбнулся Люку. – Чего ты так волнуешься? Слухов сейчас в избытке. Знаешь, я где-то даже рад. Теперь спокойно займусь своей книгой.
– Надеюсь, – машинально ответил Люк, думая о своем.
На душе у него было очень тревожно.
Кое-как ему удалось выдержать болтовню Тьерри. Когда тот ушел, Люк посмотрел на часы. Час дня. Слухи или не слухи, но опасность витала в воздухе. Какая тут работа? Может, отправиться домой? Если Адель уже знает, ей сейчас крайне не по себе. Но чем он ей поможет? Будет твердить успокоительные слова, в которые сам не верит? Ее все равно уже не отправишь в Англию. И потом, с чего он взял, что она знает? Новости из Министерства иностранных дел не разлетаются по рынкам и магазинам, куда она обычно ходит. И тем не менее…
Дверь кабинета приоткрылась. На сей раз это был Ги Константен.
– Ты не занят? Мне нужно кое-что с тобой обсудить. Зайди ко мне, когда освободишься.
– Хорошо.
Адель прикинула время. У нее в запасе – около восьми часов. Возможно, больше. Люк сказал, что может задержаться. Теперь она знала где и с кем. Что ж, пусть наслаждается. Сегодня она не возражала, чтобы он вернулся как можно позже. Но даже если такого не случится, до семи вечера время принадлежит ей.