Наперекор судьбе
Шрифт:
Киту и большинству остальных летчиков эскадрильи предстояло летать на новых «спитфайрах», успевших стать легендарными самолетами. Они имели те же моторы, что и «харрикейны», но меньше весили, а потому необычайно быстро набирали высоту. «За каких-то восемь минут мы поднимаемся на двадцать тысяч футов, – с гордостью писал матери Кит. – Мы можем летать со скоростью 362 мили в час. В воздушном бою они просто великолепны. И не волнуйся: кабина защищена пуленепробиваемым стеклом».
Селии этот аргумент казался не слишком убедительным.
В отличие от других летчиков, Кит был бы не прочь задержаться в Шотландии подольше. Помимо счастья
Их отношения не выходили за грань поцелуев и ласк. Они оба пока еще не знали интимной близости и старались не торопиться, уважая друг друга и подчиняясь довольно консервативным шотландским традициям. Однако чем дальше, тем все более сильными и страстными становились их поцелуи, в которых теперь ощущалось сексуальное желание. Смелее становились и ласки. Кита вдруг потянуло на познание тела Катрионы. В один из вечеров девушка мягко, но решительно убрала его руку со своего бедра и дрожащим голосом сказала, что если они не прекратят, то скоро оба попадут в беду… Катриона никак не думала, что их расставание наступит всего через сорок восемь часов, и когда Кит сообщил ей об этом, она заплакала.
Люк опять задерживался, и Адели это очень не нравилось. По его просьбе она приготовила обед к семи часам вечера и уложила детей пораньше. Мадам Андре согласилась за ними присмотреть.
– А вы с мсье Люком сходите куда-нибудь, развейтесь. Выпейте по рюмочке вина или посмотрите кино. Кстати, в «Одеоне» идет чудный фильм «Бальная записная книжка». Вам наверняка понравится.
Мадам Андре восхищалась Аделью и сочувствовала ее одинокой и весьма нелегкой жизни. Наблюдательная француженка заметила и старую норковую шубу, и еще более старую, но не утратившую своего великолепия коляску. Она видела мать Адели и понимала, что Адель была рождена для более счастливой и обеспеченной жизни.
Иное отношение вызывал у мадам Андре Люк. Ему она не симпатизировала. Поначалу, договариваясь о найме квартиры, он был само очарование, но затем обращал на мадам Андре не больше внимания, чем на предмет мебели. Она не сомневалась, что Люк считает ее глупой старухой, как и всех консьержек. Однако он недооценивал наблюдательность мадам Андре, также свойственную всем консьержкам. А она очень гордилась своей способностью подмечать мелочи и делать выводы. Мадам Андре заметила, что с некоторых пор Люк стал возвращаться домой все позже и позже. Пару раз он вообще вернулся около полуночи, а один раз и того позже. Такому поведению семейного мужчины было лишь одно объяснение, и мадам
Адель, со своей стороны, ничуть не боялась обмана, и причина ее уверенности была проста: у Люка не было денег даже на самое скромное ухаживание. Он содержал ее и детей, а кроме них, ему приходилось содержать свою капризную и требовательную жену Сюзетт, жившую в теплой, комфортабельной квартире. Любая женщина, ожидавшая от Люка чего-то большего, чем порция аперитива, была бы крайне разочарована. Вся ревность, все негодование Адели было направлено на свою главную соперницу – его работу. Если Люк отсутствовал дома, значит он сидел в своем теплом, уютном кабинете в издательстве «Константен и сыновья» на бульваре Османа. Работа была его любовницей, с которой он постоянно изменял Адели. Он забывал свою chère famille ради тепла, комфорта и интересных разговоров. Адель в этом не сомневалась.
Такая убежденность нагляднее всего показывала, что Адель Литтон по-прежнему оставалась англичанкой, не способной понять нюансы французской философии.
– Мне пора уходить, – глядя на каминные часы в спальне, сказал Люк. – Меня ждет обед.
– Всего лишь обед? Люк, у тебя усталый вид.
– Да, я устал. Очень устал. Работаешь как проклятый, а потом приходишь в неприбранную квартиру и знаешь, что опять придется спать урывками. Никак не думал, что Адель – такая никудышная хозяйка.
– Прежде всего, она англичанка. Пожалуй, мне стоило бы тебя предупредить.
– По правде говоря, ты должна была меня предупредить. Но что теперь говорить? Уже слишком поздно.
– Люк, никогда не бывает поздно. Тебе ли этого не знать? Нет ничего необратимого.
– Даже двое детей?
– И здесь есть разумное решение, – пожала она плечами. – Отправь ее вместе с детьми в Англию. Тем более она хочет туда вернуться. Там ей будет гораздо лучше.
– Но… я люблю своих детей. Очень люблю. Они такие милые, такие умненькие.
– Тогда мне нечем тебе помочь, – сказала она, снова пожимая плечами. – Значит, все-таки есть что-то необратимое.
Она сдвинула свою руку ниже и принялась его ласкать, улыбаясь и чувствуя приближение неминуемого.
– Сюзетт…
Обеду придется подождать. Люк отдался наслаждениям. Как здорово заниматься тем, что тебе приятно, и не беспокоиться насчет разбуженных и плачущих детей. Как приятно лежать в этой чудесной, теплой квартире. Он успел забыть, как здесь чудесно.
Наконец он сказал, что ему пора. Он сел на краешке постели, закурил сигарету «Голуаз». Сюзетт протянула руку, взяла у него сигарету, затянулась, потом вернула ему и стала ласкать его спину.
– А ты исхудал, chèri.
– Да, поскольку жизнь тяжела. Для всех нас, но в особенности для меня. Похоже, Адель до сих пор не понимает, сколько жертв я вынужден приносить ради нее. – Он вздохнул, посмотрел на обнаженную Сюзетт и вдруг начал ласкать ей грудь. – А ведь у нас, Сюзетт, могли быть свои дети. Ты ведь мне часто это предлагала. Зачем я вел себя так эгоистично? Если бы не мой проклятый эгоизм, все могло бы пойти совсем по-другому.
За день до отлета из Шотландии Киту дали увольнительную, и они с Катрионой отправились прогуляться по холмам вокруг деревни. Девушка была явно расстроена, тогда как его настроение было более радостным.