Наперекор судьбе

Винченци Пенни

– Мне очень жаль, Хелена, – вдруг сказала она. – Я очень, очень виновата.

– В чем? – искренне удивилась Хелена.

– В своей неспособности увидеть прекрасные качества Джайлза. И я говорю тебе об этом напрямую. Пусть и задним числом, но мне очень стыдно.

Хелена понимала, каких сил стоило ее свекрови такое признание и насколько это важно. Но ей было не заставить себя поцеловать Селию. Наклонившись к ней, Хелена улыбнулась:

– Я понимаю, Селия. Благодарю вас.

Почти сразу же после этого Хелена ушла. Когда они прощались, Селия поцеловала ее в щеку.

* * *

Во второй день их путешествия начался воздушный налет. Снова

было жарко. Снова в безоблачном синем небе висело раскаленное солнце. И вдруг, откуда ни возьмись, появились низко летящие самолеты. Люди с криками бросились врассыпную, стремясь хоть как-то укрыться от обстрела. Многие прыгали в канавы. Адель перебралась на заднее сиденье машины, прижала к себе испуганных детей и сидела, сознавая свою полную беспомощность. «Как они смеют стрелять по беззащитным людям, которые не сделали им ничего плохого, от которых не исходит никакой угрозы? Как у них поднимается рука наводить свои пулеметы на слабых стариков в повозках, на маленьких детей, на изможденных женщин? Они воюют не с армией. Это даже не война. Это убийство безоружных, которым нечем сопротивляться».

Потом Адель и дети увидели страшные результаты налета. Отчаянно кричала девочка, склонившись над раненой матерью. Какую-то женщину убило, и она упала, придавив собой младенца. Но с ней была другая женщина, и та сумела вытащить ребенка. Теперь она стояла, прижимая к себе малыша, забрызганного материнской кровью, и кулаком грозила удалявшимся самолетам. При всей глупости и бессмысленности этот жест был символом мужества французов.

– Будьте вы прокляты, боши! – слышалось вокруг.

Но проклятия посылались не только немцам. Кто-то выкрикивал аналогичные проклятия в адрес «итальяшек».

Самолеты скрылись. Дрожа, Адель перебралась на водительское сиденье и поехала дальше. Это все, что она могла: ехать дальше.

Когда она вернется домой. Когда она вернется домой…

* * *

Вечером, перед заходом солнца, вдали показались шпили Шартрского собора. Равнинная местность позволяла увидеть их за много километров до города. Адель сразу же узнала их. Она бывала в Шартре. Отец возил их с Венецией в этот город. Они тогда ехали по полям и равнинам Фландрии. Адель с торжеством глядела на далекие силуэты, и ей казалось, будто она уже дома.

– Посмотри, – сказала она Нони. – Мы почти уже дома.

Сказано было, не подумав, и лишь потом Адель спохватилась, но было поздно.

Чумазое личико дочери (оно и не могло быть иным после двух дней и ночей, проведенных в машине) просияло. Щечки со следами слез порозовели, а черные глаза вспыхнули радостью.

– Там Англия? – спросила Нони. – И папа уже там?

– Нет, моя дорогая, – ответила Адель и заплакала сама.

Внезапная радость Нони ударила по ней так, как не мог ударить ни нарастающий голод, ни даже дневной налет. Как она могла так поступить с Нони, со своей любимой малышкой, которая еще двое суток назад беззаботно играла в их парижской квартире, радуясь жизни? Как смела она потащить своих детей в этот ад, где к нещадной жаре, людской враждебности и опасностям прибавились еще и воздушные налеты? В ад, которому не видно конца?

Скрючившись на полу машины, в духоте бессонных ночей, Адель снова и снова задавала себе этот вопрос. С чего она решила, будто в Бордо их будет ждать корабль? Может, еще и с заранее приготовленной роскошной каютой, снабженной табличкой «Для семьи Литтон»? С ее стороны это было сущим безумием. Рисковать жизнью детей только потому, что ее муж вернулся к своей законной жене и она случайно об этом узнала. Но при чем тут дети? Задели ее взрослую гордость, нанесли

душевную рану. Да все эти душевные раны просто ничтожные царапины по сравнению с воздушным налетом и настоящими ранами и смертями! Если бы она действительно любила своих детей, то отнеслась бы к ситуации по-взрослому.

Они остановились на окраине городка, возле столба с доской объявлений. Адель уже видела такие объявления. Они уже были неотъемлемой частью новой реальности. И все равно у нее сжималось сердце, когда она читала крупные, торопливо написанные слова: «Madame DuClos, chez l’Hotel Reynaud, demande nouvelles de ses fils Bernard et Jacques, 4 et 5 ans, perdu près d’ici le 10 juin» [66] .

Такое происходило сплошь и рядом. У изможденных родителей не хватало сил постоянно следить за своими детьми, а тем не хватало сил, чтобы идти пешком. Чаще всего это случалось, когда на руках у матери сидел грудной малыш, а ребенок постарше шел следом. Увидев телегу или грузовик, маленький путешественник забирался туда и прятался между узлами и чемоданами. Взрослые запоздало спохватывались и, не обнаружив детей, начинали метаться вдоль цепи беженцев, выкрикивая имена. Кого-то удавалось найти, но чаще дети терялись бесследно. Всего за какие-то десять-пятнадцать минут. Адель это знала не по чужим рассказам. Она видела отчаявшихся отцов и матерей, которые стучались в окна ее машины, показывали детские фотографии и спрашивали: «Avez-vous vu cette fille, Madame?» [67] И Адель отвечала им коротким: «Non» [68] … Скорее всего, мадам Дюкло больше никогда не увидит ни Бернара, ни Жака. Адель представила заплаканное лицо этой женщины, наверняка проклинающей себя за тот миг, когда оставила детей без присмотра… Ей стало легче. Ее дети рядом. У них есть машина и немного еды, хотя бы для Нони и Лукаса. До Шартра рукой подать.

Но путь в пятьдесят миль занял у них целых два дня. Всего каких-то пятьдесят миль (конечно, если ехать по прямой). У них кончался бензин. Адели казалось, что уже много дней подряд ей не с кем слова сказать, не считая своих детей, все чаще капризничающих, и враждебно настроенных взрослых французов.

Когда они вернутся домой… Когда они вернутся домой…

Глава 29

– Дома! Надо же, ты дома. Но такого просто не может быть, – сказала Венеция. – Это просто невозможно.

– Прошу прощения, если эта новость тебя огорчила, но я в Лондоне.

– Я пошутила. Конечно, я очень рада это слышать. Это просто чудесно. Но… как…

– Ты, наверное, знаешь, что я прохожу парашютную подготовку в Уорминстере. Получил увольнительную на сутки. С удовольствием бы увиделся с тобой.

– Джей, это совсем несложно. Я… я приглашаю тебя на обед. Как ты к этому отнесешься? Наверное, у тебя есть кто-нибудь помоложе и покрасивее, с кем тебе было бы приятнее провести вечер.

– Есть, но не в Лондоне, – с солдатской прямотой и полным отсутствием такта ответил Джей. – Обед – это здорово. И конечно же, я хотел бы повидать маму.

– А вот это уже сложнее. Она сейчас в Эшингеме. Уехала на несколько дней вместе с Гордоном. Она в последнее время жутко уставала. На прошлой неделе упала в обморок… Не волнуйся, ничего серьезного… Я тебе правду говорю. Врач сказал: обычное переутомление – и прописал ей неделю свежего воздуха. Сейчас она обитает в Голубятне.

– Старая милая Голубятня. Мой первый дом. Ты уверена, что с мамой все в порядке?

– У твоей мамы огромный запас прочности. Просто она волновалась за тебя. Почти не спала и при этом еще работала как черт. Представляю, как она огорчится, что не смогла повидаться с тобой. Слушай, может, съездишь туда на вечерок?