Наперекор судьбе
Шрифт:
Бекенхемы и Селия стояли в первом ряду. Лорд Бекенхем часто вытирал нос. Леди Бекенхем придала своему лицу крайне суровое выражение, препятствующее проникновению во внешний мир даже крупицы чувств. Коляску, в которой сидел Оливер, поставили в проходе. Возле жениха, широко улыбаясь, стоял Кит Литтон. Месяц назад он, ко всеобщему удивлению, не только согласился произнести речь на свадьбе Билли, но и дал согласие быть шафером. Поначалу эта роль отводилась младшему брату жениха, однако тот в последний момент известил, что никак не сможет приехать на свадьбу. Билли это опечалило чуть ли не до слез. Когда он поделился своим горем с Китом, тот неожиданно для себя предложил ему быть его шафером. Повеселевший Билли шумно вытер нос и сжал руку Кита. Он был настолько счастлив, что у Кита не повернулся бы язык отказаться.
Приветственные речи произносились во время свадебного пира, для
Когда на Эшингем опустились поздние летние сумерки, начались танцы. Сначала танцующим играли местные скрипачи, а затем, когда старшее поколение удалилось отдыхать, включили проигрыватель Венеции. Музыку подбирали Билли и Венеция, а ставить пластинки поручили Иззи. Ей это настолько понравилось, что на время она забыла и про Кита, и про отца, мысли о которых занимали бо́льшую часть ее времени. Но Киту и Себастьяну было вполне хорошо. Они беседовали и громко смеялись. Наверное, самой большой неожиданностью праздничного вечера был момент, когда Себастьян, услышав первые такты популярной американской песенки «Deep in the Heart of Texas», вдруг встал и пригласил свою дочь танцевать.
– Твоя мать удивительно танцевала, – сказал он Иззи, глядя на нее, раскрасневшуюся и тяжело дышащую от быстрого танца. – Ты унаследовала ее талант.
Он поцеловал дочь. Пять лет назад такое казалось просто немыслимым.
Для полноты счастья Барти не хватало Джона. Он удивительно гармонично вписался бы в это празднество. Ей не терпелось познакомиться с его родными и познакомить его со всеми Литтонами, Бекенхемами и Уорвиками. Она не сомневалась, что он понравился бы всем. Они даже полюбили бы его за ненавязчивое очарование, хорошие манеры, искреннее внимание к собеседникам и удивительную способность располагать к себе. По мнению Барти, он понравился бы даже Селии, у которой он нашел бы немало достоинств, тактично умолчав о недостатках.
Она очень скучала по Джону, но ее ощущения отличались от тоски по Лоренсу. Та тоска была слишком страстной, причиняющей почти физическую боль. Мысли о Джоне вызывали у нее довольно приятную, сладостную грусть. Наверное, это и было счастьем, только не безоблачным. Естественно, она не переставала тревожиться и даже бояться за него.
Барти приняла решение, согласившись его ждать. Она знала, что так оно и будет.
– Другого решения и быть не могло, – сказала она, с улыбкой протягивая Джону руку. – Других вариантов просто не существует. Я буду тебя ждать. Ждать, надеяться и молиться за тебя. Тебе будет к кому вернуться.
Джон поцеловал ее: вначале нежно, потом со все большей страстью. Еще через час они оказались в постели. Все происходило так, как она себе представляла. Он был с ней нежен, ласков, заботлив. Каждый его жест был полон бесконечной любви. Конечно – вспоминая об этом, она потом не раз делала упор на слове «конечно», – их интимные отношения не были бурным, необузданным сексом, который она познала с Лоренсом. Она не вскрикивала и не стонала, не проваливалась в глубины страсти и не испытывала наслаждения, граничащего с болью. В постели, как и вне ее, все у них было по-другому: мягко, спокойно. Здесь доминировала любовь. Однако Джон умел доставить наслаждение. Он очень нежно и плавно вел ее, разворачивая все новые и новые гаммы ощущений, каждая из которых оказывалась сильнее и богаче предыдущей… В эту первую и последнюю их ночь, проведенную вместе, они многое рассказали друг другу. Они говорили о прошлом и о будущем, если судьба сохранит им право на будущее. О Лоренсе Барти рассказала довольно скупо, назвав
А потом Джон уехал, сообщив, что их часть отправляют в Италию и на долгий срок.
– Я обязательно буду тебе писать. Знаю, что и ты тоже будешь. Но если какое-то время от меня не будет писем, ты не должна волноваться. Мне говорили, что плохие новости распространяются очень быстро. Письма идут медленнее, но ты жди моих писем и не прислушивайся к плохим новостям.
Часть, где служила Барти, перевели в Кройдон. Подобно миллионам людей в разных уголках земного шара, она и ее боевые подруги терпеливо ждали и учились жить бок о бок с постоянным страхом.
Публикация «Милосердия и благосклонности» задержалась на несколько месяцев, но роман сразу же стал пользоваться огромным успехом. Начальный тираж разошелся почти мгновенно, и возникла потребность в дополнительном тираже. Селия сбилась с ног, пытаясь найти бумагу для заказанных трех тысяч экземпляров, однако ей с трудом удалось напечатать только половину. Люси Гэлбрейт сделалась знаменитостью и желанной гостьей на литературных и светских обедах. Зима была скудной на новые романы. Выпуск книг резко упал. Читатели потянулись в библиотеки, где записывались в длинные очереди. Возрос спрос на классику: Троллопа, Диккенса, поэтов, считавшихся очень «английскими» по своему духу, – Теннисона, Шелли, Китса и, конечно же, на Руперта Брука, сочетавшего столь востребованный нынче патриотизм с сентиментальностью. Все это служило очень удачным фоном для «Милосердия и благосклонности», а легкая дерзость, с которой Люси вплела реальных людей в канву выдуманных ею событий, сделала роман темой разговоров в разных слоях лондонского общества. Люси выступала с публичными чтениями в книжных магазинах, где ее неизменно спрашивали, связана ли она каким-нибудь образом с герцогиней Уилтширской. Она очень быстро сообразила, что не стоит разочаровывать читателей, и стала отвечать на этот вопрос утвердительно. Это еще больше подхлестнуло спрос на книгу, причем многим хотелось иметь экземпляр с автографом писательницы. Оливер Литтон, наоборот, был сильно шокирован происходящим и даже попытался прекратить эту «вакханалию». Но Селия и Венеция сказали, что он должен быть благодарен Люси Гэлбрейт, оказавшейся их спасительницей. Венеция добавила, что книжная торговля – живой процесс и сейчас людям, чтобы они покупали книги, нужно устраивать спектакли. А Люси не только талантливая писательница, но и не менее талантливая сценаристка.
Леди Селия Литтон была не одинока в своей борьбе за сохранение лондонских литературных салонов. Ее часто видели в обществе поэта Джона Леманна, издававшего журнал «Нью райтинг». Леманн устраивал встречи на своей роскошной квартире в стиле ар-деко (он жил в районе Мейфэра, в Каррингтон-хаусе). Бывала она и у писателя Сирила Конноли, жившего неподалеку, в Челси. Конноли выпускал литературный журнал «Хорайзон». В его доме встречались такие литературные знаменитости, как братья и сестра Ситуэллы и Т. С. Элиот. Разговор обычно шел в ключе, который больше всего импонировал Селии и сочетал светские сплетни и обсуждение книг.
Ее очень охотно приглашали едва ли не на все светские приемы. Она и сама оставалась устроительницей таких приемов и превосходила большинство своих соперниц. Эмералд Кунард была вынуждена расстаться со своим громадным домом на Гросвенор-сквер и перебраться в «Дорчестер». В «дорчестерские меблирашки», как называли ее нынешнее жилье злые языки. Финансовое положение леди Коулфакс стало настолько тяжелым, что она, сохранив свои обеды по средам, брала с гостей небольшую плату.
Приемы на Чейни-уок не утратили великолепия, чего нельзя было сказать о подаваемом угощении. Но омлет с крольчатиной – яйца заменил яичный порошок – казался амброзией в обществе Эдит Ситуэлл или Сесила Дей-Льюиса. Хозяева усаживались по обеим концам стола: неизменно элегантная Селия, неизменно интеллектуальный и все такой же задиристый Оливер и их прекрасная дочь Венеция. Говорили, что ее талант проявился далеко не сразу, однако успехи в издательских делах заставили родителей рассматривать Венецию в качестве будущей главы издательства. Словом, корона Литтонов неожиданно обзавелась новым бриллиантом, сиявшим теперь среди гостей.