Наперекор ветрам

Дубинский Илья Владимирович

— Видно, уроки Помошной ничему не научили вас. Ведь я и другие товарищи предупреждали неоднократно: конница Деникина — это не шлопаки Петлюры… Вот батальон потеряли. Погиб Недашковский, боевой комиссар. И Настя…

Анулов при упоминании имени Насти вздрогнул, отвернулся.

— Да, плохо, товарищ Филипп, очень плохо, — уже несколько спокойнее добавил командующий. — Когда имеем, не храним, потерявши, плачем.

Усач Княгницкий стоял рядом. Нахмурив густые брови, молча слушал справедливые укоры Якира. Он принимал их и на свой счет. Ведь командующий поручил ему наблюдать за Особым полком, помогать Анулову. А что получилось? Выходит, не сумел он по-настоящему выполнить задание. Значит, гибель батальона в какой-то мере лежит и на его совести.

Уроки

тех дней даром не прошли. Он понял значение водных рубежей Здвижа, Ирпени, Унавы, прикрываясь которыми, беляки отражали атаки советских дивизий. Пройдет пятнадцать лет, и комендант Киевского укрепрайона Княгницкий возведет на подступах к Ирпени мощную гряду бетонированных дотов. Они позволят защитникам Киева долго сдерживать натиск фашистов.

Памятным также остался для, Якира и его боевых товарищей день 7 октября 1919 года. Рано утром полки дивизии Ивана Федько начали наступление. Впереди был Киев. К тому времени Южная группа как оперативное соединение уже перестала существовать. Однако, стремясь помочь соседу — 58-й дивизии, Якир, вновь вступивший в командование 45-й дивизией, приказал бригаде Котовского ударить по переправам противника через Ирпень и захватить Новые Петровцы.

В штабной хате бригады собрались командир 400-го полка Колесников и его комиссар Жилкин, командир и комиссар 401-го полка Дьячишин и Булатов, 402-го — Криворучко и Чабаненко, кавалерийского полка — Няга и Радов, отряда моряков — Куценко и Захарченко, артдивизиона — Швец и Морозов.

— Б-б-беляков две тысячи, — начал Котовский, — а нас полторы. Но когда мы считали врага? Винтовок у нас тридцать сотен, из них много австрийских, французских, немецких, японских. К ним маловато патронов, а у беляков всего этого добра завались. Но нам приказано взять Новые Петровцы, и мы их возьмем. Правильно я говорю?

— Возьмем, Григорий Иванович, — дружно ответили командиры.

Жаркий бой на переправах кипел с утра до поздней ночи. К концу боя стрелковая бригада Котовского стала, по существу, штыковой. Красноармейцы, израсходовав патроны, много раз поднимались в атаки. У кого не было штыков, лупили деникинцев прикладами. Тщательно укрепленный белогвардейцами опорный пункт на Ирпени перешел в руки 45-й дивизии.

А 12 октября бронепоезда спешно перевозили части дивизии в Малин. Там шла погрузка в эшелоны. Сорок пятая, сдав свой участок фронта полкам Дубового, по распоряжению Главкома отправлялась на север. Там нависла угроза над Петроградом. Армия Юденича приближалась к окраинам колыбели революции. Якир объявил подписанное Лениным Постановление Совета Труда и Обороны о награждении почетными Революционными знаменами 45-й и 58-й дивизий, а их бойцов и командиров двухмесячным окладом жалованья.

Стойкость и героизм этих дивизий обеспечили успешный выход всех войск Южной группы из кольца вражеского окружения. И успех, вопреки предположениям бывшего адмирала, был приписан не только командующему, но и начальнику штаба. За образцовое осуществление Южного похода Реввоенсовет Республики наградил боевыми орденами Красного Знамени Якира, Затонского, Гамарника, Картвелишвили, Гарькавого, Немитца и многих других.

В Малине происходило трогательное прощание бойцов и командиров 45-й дивизии с моряками — командами взорванных в Попелюхах бронепоездов. Они оставались на юге. Растроганный прощанием, Григорий Иванович Котовский вручил командиру моряков Куценко собственноручно написанный документ — образец военной эпистолярики тех знаменательных дней:

«№ 1422 12 октября 1919 г.

Сие удостоверение дано т. Куценко, во-первых, в том, что он, командуя бронепоездом в районе Жмеринки и Вапнярки, в течение всего лета был примерным, смелым командиром и революционером. Во-вторых, после нашего трагического отхода с юга под двойным ударом — Деникина и Петлюры, когда мы были вынуждены бросить железную дорогу Вапнярка — Одесса, со слезами и болью

в сердце взрывать наши красавцы бронепоезда, которые нам столько пособляли, выручали во время боев, и особенно рвать черепахи [12] т. Куценко. Но кошмарные минуты остались вместе с огненными столбами взрывов сзади, служа грозным предупреждением для врага, что у нас нет других решений, как пробиться из кольца врагов или быть побитыми и уничтоженными. И вот тут-то команды бронепоездов были сведены в один отряд под названием «бронерота» и под командой т. Куценко были той же бронесилой, хотя вместо поездов в первый же день проделали поход в 75 верст, и так в течение полумесяца без хлеба, без сна, с окровавленными босыми ногами, безудержной волной, не знавшей преграды, шли на соединение с северной Красной Армией. И мы пробились, теперь все переходят на свое прямое дело. Мы говорим т. Куценко: иди и ты, товарищ, на свое дело, но в наших сердцах все-таки ты будешь и как командир бронепоезда, и как командир бронероты, и как революционер!

12

Так в те дни часто называли бронепоезда.

Командир бригады Котовский, начальник штаба Каменский, политком Шмидт».

Подписав приказ и поставив дату у слова «Малин», Котовский усмехнулся:

— В м-м-молодости мечтал попасть в Милан, послушать итальянских певцов, а вот попал в Малин. Почти то же самое, только две буквы поменялись местами. А вместо миланских певцов слушаю по вечерам кваканье лягушек да красноармейский баян… Так К-к-котовский попал вместо миланской в малинскую оперу…

Собственноручно написанный комбригом отзыв Куценко положил меж листов своей полевой книжки. Направился к выходу. Котовский, наблюдавший за тем, как огрубевшие от орудийных замков тяжелые руки матроса бережно обходились с полученным документом, призадумался. Григорий Иванович вспомнил слова Якира, сказанные им в Руднице еще в августе: «Как легко человека обидеть и как трудно его обласкать». Моряков он, Котовский, конечно, не обижал, но, право, их героический труд, особенно во время тяжелого выхода из крыжопольского кольца, стоил самой высокой награды. Он вспомнил, как тогда, в невыносимый солнцепек, моряки просили попотчевать их кваском. Окликнул балтийца:

— П-п-послушай, товарищ… Что я тебе скажу, друг, краса и гордость революции! Скажу прямо: ты и твои орлы заслужили настоящие ордена. Но видишь, вот я, Котовский, и то не имею ордена. Дают их, как знаешь, очень, очень скупо. Золотые часы? Так распоряжаюсь ими тоже не я. — Котовский порывисто поднялся, направился к своей койке, опустился на одно колено, вытащил из-под койки своего глазированного походного «барана» и, неся его в обеих руках, передал моряку: — Бери, товарищ! Будет память от Котовского.

— А ты, Григорий Иванович?

— Что я? Ты остаешься здесь, на юге, а нас посылают знаешь куда? К хладным финским берегам, как сказал Пушкин. Там нет ни жаркого солнца, ни нашего бессарабского знойного вынтула. Так что обойдемся без кваска… Конечно, «барана» сбережешь или не сбережешь, это уж как придется, а вот ту бумажку, что мы тебе с комиссаром выдали, береги. Пройдут года и года, а ей не будет цены. Может, наши внуки расценят ее повыше, чем золотые часы и даже, может, повыше, чем орден Красного Знамени.

…За день до отъезда на новый фронт Якир побывал в Житомире. Там, в лазарете 44-й дивизии, находились на излечении раненые: те, кого подкосили пули деникинцев под Кожанкой, и те, кого долго везли на санитарных бричках из-под Крыжополя и Монастырища.

Иона Эммануилович тепло попрощался со своими боевыми соратниками, сказав каждому несколько задушевных слов. В ответ раненые клялись во что бы то ни стало разыскать свою дивизию не то что под Петроградом, а и на краю света, вернуться в нее, чтобы продолжать громить контру.