Напиши мне ответ
Шрифт:
— «Выжмите на пятно небольшое количество пасты и разотрите ее тонким слоем, — читал я. — Пасте дайте полностью высохнуть и оставшийся порошок очистите щеткой».
— Как просто, — сказал Генка и открыл дневник. Когда паста подсохла, я взял щетку и счистил порошок.
Генка впился глазами в дневник. Но проклятая единица и не думала исчезать. Правда, она слегка побледнела, стала тоньше, потеряв свой воинственный вид.
— Эх, ты, — расстроился Генка. — «Универсальное средство».
— Мало, наверно, держали, — сказал я. —
— Думаешь? Ну, давай еще раз. Чего уж теперь.
После второго раза единица побледнела еще больше и при этом стала зеленой. К тому же бумага вокруг нее поблекла, а по краям сделалась желтой.
— Послушался я тебя, — хмуро сказал Генка. — Говорил же, что бензином надо.
— Слушай, — сказал я, — а может, растворителем красок попробовать? Уж если краски растворяет, то чернила-то должен взять.
— Давай, — махнул рукой Генка. — Все равно теперь. Растворитель и вправду оказался хорошим средством.
Единица сразу исчезла. Но что получилось на ее месте! Бумага сделалась бурой с желтыми разводами и покрылась буграми. В отчаянии мы испробовали керосин, одеколон, бензин, хозяйственное мыло и даже стиральный порошок «Новость». А когда я предложил паяльную кислоту, Генка сказал:
— Хватит. Эксперимент окончен.
Страница переливала всеми цветами радуги, а от дневника пахло автомобильной мастерской и парфюмерным магазином, вместе взятыми.
— Пойду домой. Все равно теперь. — Генка засунул дневник в портфель. — Серега, пойдем со мной, а? На всякий случай.
Первое, что мы увидели, когда вошли в Генкину квартиру, был велосипед. Новенький, бирюзового цвета, с еще не оттертым маслом на спицах и ободах. Из комнаты вышел улыбающийся Генкин папа Юрий Павлович.
— Привет, молодежь, — весело сказал он. — Ну, Генка, везет тебе, честное слово. Посмотри, какого коня я тебе привел. Совершенно случайно наткнулся. Конец месяца, понимаешь. А так ведь ни за что не купить.
Услышав про конец месяца, Генка вздрогнул.
— Да что ты стоишь как истукан, — продолжал Юрий Павлович. — Не рад, что ли?
— Рад, — кисло сказал Генка.
— Ну так спасибо хоть скажи.
— Спасибо.
Юрий Павлович слегка нахмурился и внимательно посмотрел на Генку.
— Что случилось? Может, ты мне наконец объяснишь?
Генка молчал.
— Тогда, может быть, ты, Сережа, молвишь слово?
Я тоже молчал.
— Ну, хорошо, — сказал Юрий Павлович нехорошим голосом. — Начнем все по порядку. Какие новости на учебном фронте? Покажи-ка, кстати, дневник.
Генка обреченно полез в портфель. Юрий Павлович подозрительно потянул носом воздух и открыл дневник.
— Что это за абстрактная живопись?
— Это не живопись, — мрачно сказал Генка. — Тут… это… оценка стояла.
— Какая оценка? — ласково спросил Юрий Павлович.
— Единица, — выдавил Генка.
— Ах, единица. Прекрасно! Значит, двоек тебе уже не ставят. Это слишком много. Тебе ставят единицы. А ты бежишь и производишь над ними химические опыты. Ради науки, конечно. Выходит, мой сын не только двоечник, не только единичник, но он еще и трус! Трус и обманщик! А ты, Сергей, думаешь, Что ты друг этому субъекту? Нет, ты сообщник. Ну, вот что. Завтра же перед уроками ты подойдешь к учителю, все расскажешь и слезно попросишь восстановить единицу в дневник. Да попроси, чтоб пожирнее поставил. Красными чернилами. И никакого велосипеда! Продам. Завтра же продам!
Юрий Павлович еще много всякого говорил, а в комнате стоял запах бензина и одеколона «Северное сияние»… На другой день в школе мы стояли перед учителем.
— Николай Михайлович, — сказал Генка, — поставьте, пожалуйста, мне единицу назад.
Николай Михайлович оторвался от журнала и вопросительно посмотрел на Генку.
— Единицу? Какую единицу?
— Ну, ту, что вы мне за домашнее изложение поставили.
— Постой, постой. Никакой единицы я тебе не ставил. А за изложение у тебя четверка. Очень прилично написано. Всего одна ошибка.
— Как не ставили?! — Генка вытаращил глаза. — А в дневнике? Там же была единица, я же видел!..
И Генка, запинаясь, рассказал все как было.
Николай Михайлович слегка задумался, а потом сказал:
— Понимаешь, ручка у меня что-то барахлит. То пишет, то не пишет. Вот хвостик у твоей четверки, наверное, и не дописался. А ты, не разобравшись, что к чему, побежал ее выводить. Это, дружок, называется «сам себя высек».
— Хвостик, — растерянно сказал Генка и икнул.
Велосипед Генкин папа все-таки не продал.
А к Дню учителя мы подарили Николаю Михайловичу новую авторучку.
Телепатия
Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! Наизусть даже выучил, но так и не решил.
«Наверно, в ответе опечатка», — подумал я.
Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Ведь бывают же в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».
«Позвоню-ка Генке, — решил я. — Тоже небось сидит корпит».
Только я номер набрал и сказать еще ничего не успел, как Генка кричит мне:
— Серега, ты?!
— Я, — говорю. — А что?
— Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!
— Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.
— В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серега, позвони. Серега, позвони…» Пять раз только подумал — и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?