Наполеон Бонапарт
Шрифт:
В Нюрнберге в августе 1806 года по приговору французского военного суда был расстрелян книгопродавец Пальм за распространение запрещенной литературы. Этой жестокой мерой рассчитывали запугать Германию, заставить всех повиноваться. Результат оказался прямо противоположным. Расстрел Пальма вызвал негодование в разных кругах германского общества и усилил антифранцузские настроения в германских государствах. Правда, порой у него наступало прозрение: «На свете есть лишь две могущественные силы: сабля и дух. В конечном счете дух побеждает саблю» [965] . Но он тотчас же забывал об этом и строил все свои расчеты на силе сабли. К тому же дух и силу духа он понимал в годы империи крайне ограниченно: он видел их главным образом в религии, религиозных верованиях. Он столкнулся с религиозным фанатизмом в Италии, затем в Египте, и это запомнилось ему на всю жизнь; он признавал религию силой и потому со времени конкордата старался поставить ее на службу своим интересам. Все остальное в годы империи представлялось ему «выдумкой метафизиков» или идеологов, как он презрительно именовал тех людей, к которым
965
Ibid., p. 410.
Но вот с некоторых пор в его необъятной империи стали происходить какие-то странные вещи. В Италии, в любимой им Италии, где в 1796 году французов встречали цветами и радостными приветствиями как освободителей, десять лет спустя, в 1806 году, началось вооруженное восстание против оккупантов. Оно не приняло общенационального характера и не имело даже ярко выраженной национальной окраски. Оно ограничивалось преимущественно Калабрией и приняло форму налетов вооруженных групп, возглавляемых прославившимся в ту пору и слывшим неуловимым Фра-Дьяболо. Официальная печать изображала это движение как выступление разбойников. Движение Фра-Дьяболо, по-видимому, представляло что-то среднее между дерзким разбоем на дорогах и партизанской войной. Самым примечательным было то, что местные власти не могли справиться с «разбойниками». Живучесть отрядов Фра-Дьяболо объяснялась тем, что они повсеместно встречали поддержку итальянского населения. И в Северной и в Южной Италии народ, недавно радовавшийся приходу французов, видел в них уже не освободителей, а завоевателей, разоряющих и грабящих страну. Чтобы подавить восстание в Калабрии, туда пришлось направить армию во главе с маршалом Массена.
В Сицилии ни Жозефу Бонапарту, ни его преемнику Мюрату никогда не удавалось полностью стать хозяевами острова. То здесь, то там в разных концах вспыхивали антифранцузские выступления. Этому не придавали значения ни в Неаполе, ни в Париже, это изображали не заслуживающим упоминания. И Наполеон, считавший, что в мире все измеряется числом батальонов или золотом, не обращал внимания на нематериальную силу, которая двигала людьми, поднимала их на борьбу против французов.
В самом деле, что заставляло крестьян выступать против французов, сражаться с завоевателями? Это было нечто не поддающееся измерению ни в цифрах, ни в счете денег, ни в количестве батальонов. То было пробуждающееся национальное чувство. И оно становилось силой, с которой, хотел того Наполеон или нет, нельзя было не считаться.
Что-то совершалось и в оккупированной французами Германии. На первый взгляд все казалось вполне невинным и далеким от злобы дня. В Гейдельберге романтики обратились к далекому прошлому: их интересовали народные сказки, легенды средневековья. Но воспоминания о Ннбелунгах и Миннезингерах заставляли думать не только о древности германской культуры — они будили национальное самосознание. В 1806–1807 годах в Берлинском университете знакомый доселе лишь любителям философии профессор Фихте читал курс лекций, ставший позже известным под названием «Речи к германской нации» [966] . Через некоторое время «Речами» Фнхте зачитывалась вся молодая Германия. Даже в униженной и раздавленной Пруссии, в Кёнигсберге, городе Канта, где ютились королевская чета и правительство, наблюдалось непонятное на первый взгляд оживление. Молодые офицеры, очевидцы или участники катастрофы 1806 года — Шарнгорст, Гнейзенау, Клаузевиц в содружестве со Штейном строили смелые планы реформы и реорганизации армии [967] .
966
J. G. Fichie. Reden an die deutsche Nation. Berlin, 1808; /. G. Fichte. Briefwechsel, Bd 2. Leipzig, 1925.
967
W. Hohlweg. Carl v. Clausevitz. Berlin, 1957; H. Heitzer. Insurrectionen zwischen Weser und Elbe… Berlin, 1959.
Когда Наполеону докладывали о происходящем в Пруссии, в Германии, он презрительно пожимал плечами; в его представлении все решал счет батальонов; для Пруссии этот счет был крайне неблагоприятным. Впрочем, он приказал выгнать Штейна, которого незадолго до этого сам рекомендовал прусскому королю. В остальном совершавшееся в Германии не заслуживало его внимания.
Он так же пренебрежительно отнесся и к тревожным известиям, начавшим поступать из Испании. Партизанские отряды, атаковавшие французские войска, оставались для него «чернью», «скопищем разбойников», «бандами». Он был уверен, что они разбегутся и спрячутся по щелям при первых же залпах французских пушек. Когда на генерала Дюпона была возложена задача ликвидации выступлений «мятежников», Наполеон выражал недовольство, что «у него больше войск, чем это нужно» [968] .
968
Corr., t. 17, N 14239, 13 juillet 1808 a Joseph.
Так продолжалось до катастрофы в Байлене.
Наполеона часто называли, да и сейчас называют гениальным человеком. Он был действительно человеком необычайно одаренным. Но если настаивать на слове «гениальный», то, вероятно, правильнее всего было бы сказать, что с определенных пор он стал гениально ограниченным человеком. Кажущаяся парадоксальность этого сочетания слов означает лишь, что император Наполеон (это не относится к Бонапарту) ясно видел окружающее его на близком расстоянии и с изумительной быстротой и точностью реакции находил головокружительные, лишь одному ему свойственные решения сложнейших задач. Лучше, чем кто-либо из его современников, он воплотил в себе все сильные стороны буржуазного мышления, буржуазного духа. Но это же стало и источником его слабости. Превратившись из буржуазного революционера в буржуазного императора, деспота, агрессора, он потерял присущую ему в молодости дальнозоркость. Он перестал понимать то, что выходило за круг корыстных интересов его класса или собственных интересов и честолюбивых своих замыслов. В ослеплении он не видел, что повсеместно в подневольных странах Европы зажигаются огоньки национально-освободительного движения, что растет национальное самосознание угнетенных народов и что оно предвестник надвигающейся бури. Он этого не видел, не постиг. Ограниченность его кругозора помешала ему разглядеть, что избранная им дорога ведет его не к триумфу, как он полагал, а к крушению.
***
Байонна, представлявшаяся Наполеону замечательной дипломатической победой, своего рода политическим Аустерлицем, в действительности была крупнейшим просчетом в его стратегических замыслах. Горе стратегу, разучившемуся отличать проигрыш от выигрыша! Байонна показала, что Бонапарт в опьянении легких побед потерял необходимую для полководца способность трезвых оценок [969] .
Байонна, повторяя известное выражение Фуше по другому поводу, «была хуже, чем преступление; это была ошибка». Она бросила в лагерь врагов Франции все сохранившиеся на европейских тронах легитимные монархии. Похищение престола у испанских Бурбонов в пользу брата французского императора заставило всех уцелевших монархов старых династий — в 1808–1809 годах их осталось немного — заподозрить, что следующим будет кто-либо из них. Наполеону в ту пору настойчиво приписывали слова: «Скоро Бонапарты станут старейшей династией Европы». Этот афоризм можно было понимать лишь в том смысле, что остальные династии — Габсбурги, Гогенцоллерны, кто еще оставался? — должны будут исчезнуть. Весьма вероятно, что то была лишь выдумка противников Наполеона, но сама возможность появления такого рода фальшивок была не случайной. Политика Наполеона создавала для них благоприятную почву.
969
АВПР. МИД, канцелярия, дело № 7513. Мадрид, 1808; в бумагах Строганова имеется обширная рукопись «О похищении испанского трона» (переводе испанского), показывающая, как велико было негодование испанского народа по поводу Байонны.
Английская дипломатия умело использовала панический резонанс Байонны в европейских столицах. С наибольшим вниманием британские обольщения воспринимались в Вене. Габсбурги считали, что после Байонны опасность приблизилась к ним вплотную. Прусского короля, сколь ни жалким было его положение, будет и дальше охранять поддержка русского императора. Но кто окажет помощь австрийскому дому, когда ненасытный Наполеон набросит свое смертельное лассо? В Байонне были заложены семена новой войны с Австрией; она ускорила формирование пятой коалиции.
Но возмездие пришло еще быстрее, и с той стороны, откуда Бонапарт менее всего ожидал.
В ту пору, когда, упоенный победой, столь блистательным завершением тонкой партии, он с присущей ему склонностью к увлечениям стал обдумывать новый грандиозный план завоевания дипломатическими средствами или силой оружия Алжира, Туниса [970] , может быть даже Марокко [971] , случилось непредвиденное. В так удачно завершенную партию вмешалась сила, которую он не принимал в расчет. Народ Испании, когда до него дошли сведения о байоннских решениях, сразу поняв их истинный смысл, ответил вооруженным восстанием.
970
Corr., t. 17, N 13760 (Депре из Байонны 18 апреля 1808 года), N 13884 (Эмерио из Байонны 14 мая 1808 года), N 14014—14017 (Мюрату, Розили, Шампаньи 28–29 мая 1808 года).
971
Corr., t. 17, N 13835, 13885, 13908, 14015.
2 мая вспыхнуло восстание в Мадриде; Мюрат без труда подавил его картечью, но, восстановив порядок в столице, ошибочно заключил, что «мятеж ликвидирован» [972] . В ближайшие дни восстанием были охвачены Севилья, Гренада, Сарагоса, Валенсия, с поражающей быстротой оно перебрасывалось из провинции в провинцию, оно становилось всенародным.
Известия из Испании неприятно удивили Наполеона, но не обеспокоили. С тех пор как он стал монархом и строил свою политику как цепь разных комбинаций с монархами, к народу Он относился пренебрежительно. Он приказал генералу Дюпону, военные дарования которого высоко ценил [973] , двигаться на юг, к Севилье. Одновременно корпус генерала Монсея был направлен к Валенсии, корпус маршала Бессьера прокладывал путь Жозефу в Мадрид. 14 июля в сражении при Медине-дель-Рио-Сено Бессьер одержал крупную победу над двумя объединенными испанскими армиями. Через неделю, 20 июля, Жозеф торжественно вступил в Мадрид и милостиво принял испанских грандов, велеречиво поздравлявших его изысканными кастильскими приветствиями [974] .
972
АВПР. МИД, канцелярия, дело № 7513. Мадрид, 1808, донесения Строганова и приложение — приказ Мюрата.
973
М. Leproux. Le general Dupont… Paris, 1939.
974
АВПР. МИД, канцелярия, дело № 7516. Мадрид, 1808.