Наполеон Бонапарт
Шрифт:
Казалось, империя процветает и успехи ее внешней политики находятся в полной гармонии с успехами внутренней политики. Так полагал Наполеон, о чем свидетельствовал опубликованный от его имени «Обзор положения империи в 1807 году». Но император обольщался. Даже в эту наиболее благополучную пору, когда развитие империи шло еще по восходящей линии, уже появился ряд Тревожных симптомов. Они показывали, что не все в организме здорово и что идет какой-то пока еще незаметный болезненный процесс, который рано или поздно прорвется наружу.
В 1805 году, об этом речь шла выше, во Франции разразился острейший финансовый кризис. Он был не случайным, отражая совершавшееся подспудное нарушение нормальных хозяйственных связей. В 1807–1808 годах наступил промышленный кризис. Он был одним из первых признаков неблагополучия в области экономики. Были и иные симптомы, которые показывали, что, хотя империя могла похвалиться ростом богатства, новыми дорогами, прокладываемыми по стране, новыми великолепными зданиями, нарядными набережными, широкими красивыми мостами, сооружаемыми в Париже, ростом золота в ее кладовых, выкачиваемого из всех европейских подвалов, —
В применении машин, внедрении новой машинной техники в производство Франция заметно отставала от Англии. Император, человек передовой мысли, обнаружил косность, непонимание значения новых технических сдвигов. В 1804 году известный изобретатель Фултон, проводивший в Париже на Сене ряд опытов, чаще с успехом, предложил Франции перевести корабли на использование паровой тяги; то был смелый план принципиально нового средства движения корабля по воде — план создания парохода. Никакая другая проблема не стояла для наполеоновской Франции так остро, как проблема морского соперничества с Англией. Все задачи борьбы против Англии в конце концов упирались в несомненную слабость французского флота по сравнению с английским. Какие спасительные возможности открывало предложение Фултона, если бы Наполеон принял его предложение! Быть может, многое в борьбе Франции с Англией пошло бы иначе. Но Наполеон и его министры не оценили предложения Фултона; зато в Англии и Америке их значение сразу поняли. В 1807 году по реке Гудзон пошел первый пароход Фултона «Кларемон».
Да и в других отраслях производства наблюдалась та же косность, то же желание работать по старинке. Даже в армии, которая была в центре внимания правительства, даже и здесь наблюдалось известное отставание. Армия количественно росла, все больше пополнялась иностранными полками и инородными элементами, становилась многонациональной, но как боевая сила не совершенствовалась [931] . Генералы старели, новые выдвигались медленнее, чем это было раньше; в самом военном мастерстве не проявлялось новых значительных достижений. Все, что было достигнуто наполеоновским военным искусством в первые годы, в последующем лишь варьировалось, не внося ничего нового. Солдаты ворчали. Ветераны, старая гвардия, на которую больше всего надеялся Наполеон, стала гвардией ворчунов [932] . Война XIX века была войной ног. Выигрывал тот, кто мог больше и быстрее ходить. Но даже выносливые ветераны и те в последней кампании стали роптать. Пройти пешком всю Европу — от Сены до Вислы — это превосходило человеческие возможности. Наполеон умел разговаривать с солдатами. Он старался оставаться для них все тем же «маленьким капралом», месившим грязь сапогами вместе со всеми по непроезжим дорогам Польши, стоявшим, не склоняя головы, под градом снарядов и пуль, отмахиваясь от них солеными словцами. Он был фаталист и верил в свою звезду; это питало его неустрашимость, которую так ценили солдаты. Но и он понял в польскую кампанию 1807 года, что солдатское терпение иссякло. Чтобы поддержать ослабевший дух, он сказал кому-то из солдат, что нужны последние усилия: эта война — последняя война. Такие слова нельзя было бросать на ветер; через два часа вся армия повторяла слова императора «это последняя война». Он не мог даже отступить от сказанного, это значило бы морально убить армию. «Последняя война» — эти слова обладали магической силой. Они превращали измученных, валившихся с ног от усталости людей в храбрецов и героев. Воспрянувшие духом солдаты были готовы теперь драться насмерть. Они шли вперед, штыками прокладывая себе путь для возвращения «а родину. Не окрыляла ли надежда на близкое возвращение домой французских солдат, устремившихся в яростной атаке при Фридланде?
931
J. Morvan. Le soldat imperial (1800–1814), t. I–II. Paris, 1904.
932
M. Choury. Les grognards et Napoleon. Paris, 1968.
«Последняя война…» Какой огромной силой обладали эти два слова! Каждый их повторял; вся армия жила великой надеждой. Шутка ли, не кто-либо, сам император сказал: «Последняя война». Эти слова кружили головы, сердца; все думали о завтрашнем дне. Французская армия становилась непобедимой.
Но верил ли император, верил ли Наполеон Бонапарт в то, что война 1807 года и в самом деле станет последней?
Возвратившись после десятимесячного отсутствия в Париж, Наполеон ревностно занялся вопросами гражданской политики, казавшейся ему запущенной. Конечно, как всегда, когда он уезжал, усилились вольные разговоры в салонах. Эта «ворона, накликающая беду», Жермена де Сталь настолько осмелела, что самовольно вернулась в Париж и принимала в своем доме гостей — весь спектр цветов оппозиции, готовых с притворным сочувствием, не скрывавшим воодушевления, обсуждать вероятные пагубные последствия сражения при Эйлау. Ее самомнение было беспредельно. Передавали, что однажды она спросила Талейрана: «Как вы думаете, император так же умен, как я?» «Сударыня, — вежливо ответил князь Беневентский, — я думаю, он не так смел». Самомнение подсказывало ей, что именно она должна стать истинным вождем либеральной партии. Колоссальное состояние, унаследованное от отца, литературный талант и призвание к интриге — сочетание трех таких слагаемых делало взбалмошную женщину действительно силой. Наполеон приказал выдворить ее из Парижа. Первая красавица Европы Жюльетта Рекамье, дружившая со Сталь, позволила себе дерзкое замечание: «Можно извинить мужчинам некоторые их слабости, например, когда они очень любят женщин, но когда они боятся их — этого простить нельзя». Эти слова дошли до Наполеона, и, по существующей версии, он ответил просто: «Я не считаю ее женщиной». С госпожой Рекамье он не видел возможности воевать, хотя и знал, что в ее салоне ведутся вольные разговоры. Он был уверен также в том, что лучше всех осведомлен о подозрительных нашептываниях Фуше; его министр полиции, как всегда, казался ему крайне сомнительным. «Интрига, — говорил позднее Наполеон, — так же необходима Фуше, как пища. Он интриговал во всякое время, во всех местах, всеми способами и со всеми. Его манией было всюду совать свой нос» [933] .
933
Las-Cases. Memorial, t. I, p. 502.
За Фуше внимательно следили: сверху — Савари, снизу — префект парижской полиции Дюбуа, но даже под скрещивающимися лучами двойного наблюдения Фуше оставался неуловимым, хотя Наполеон был внутренне убежден, что Фуше неверен. Поступали также неоспоримые доказательства — их раздобыл ненавидевший своего начальника Дюбуа, — что Фуше поддерживает какие-то отношения с роялистами в Лондоне, чуть ли не с главным агентом графа Лилльского Фош-Борелем. Но Фуше сумел выйти сухим из воды [934] . Наполеон сохранил за ним министерство полиции; его поразительный талант проникать бесшумно сквозь непроницаемую стену или замочную скважину был уникален; с таким человеком нельзя было просто расстаться: его надо было либо сохранить, либо уничтожить. Наполеон полагал, что время Фуше еще не пришло; он ошибался.
934
L. Madelin. Fouche, t. II, p. 29–33.
Но все эти разговоры недовольных, сообщаемые весьма старательно в донесениях полиции [935] , вызывали его раздражение. Надо было их пресечь какой-то радикальной мерой, и он сразу же нашел ее. Декретом 19 августа 1807 года был уничтожен Трибунат. Роль этого представительного учреждения, как, впрочем, и всех иных, давно была сведена к чисто декоративной. Но Наполеон хотел показать, что он не побоится убрать и все декорации; пусть сцена будет пустой, совершенно голой; он может остаться на ней один, декорации ему не нужны.
935
E. d'Hauterive. La police secrete du premier Empire, t. III.
Роспуск Трибуната не имел последствий ввиду полной беспомощности этого учреждения. То была мера устрашения, и именно так ее и поняли. Время Республики прошло. Империей правит император. Теперь не нужны ни трибуна, ни трибуны, ни Трибунат; есть только одно мнение и одна воля — императора, и его воля — закон.
Бонапарт это доказал и иным путем. Вернувшись в столицу империи, он начал реформы с изменения состава правительства. Первым должен был уйти его бессменный министр иностранных дел князь Беневентский — Талейран. При том влиянии, которое приобрел в стране и за ее пределами этот знаменитый дипломат, его отставка стала крупным событием. Чем она была вызвана? Одни объясняли ее тем, что Талейран, поздравляя императора с победой при Фридланде, посмел высказать надежду, что эта победа будет последней. Другие искали причины немилости в чрезмерных поборах, налагаемых министром иностранных дел на иностранных партнеров, которые по необходимости имели с ним дело; говорили, что на него жаловались короли Баварский и Вюртембергский.
Третьи объясняли отставку общим расхождением внешнеполитических концепций: Талейран не одобрял суровых условий, предъявленных Австрии и Пруссии; его навязчивой идеей был союз с Австрией. В Тильзите Наполеон проводил избранный им курс, не считаясь с мнениями Талейрана, обязывая министра быть исполнителем его воли.
Во всех этих объяснениях была доля истины [936] . К указанным мотивам следовало бы добавить еще один, хотя он был и менее определенным. Талейран своим тонким политическим чутьем сумел уловить, что Наполеон, самоуверенность и диктаторский тон которого все возрастали, где-то сбился с пути, потерял верную ориентацию. Талейран не был, как раньше, уверен, что направляемый Наполеоном корабль сумеет благополучно пройти через подводные рифы и преодолеть встречные ветры.
936
Е. В. Тарле. Талейран; E. Dard. Napoleon et Talleyrand, p. 136–161; G. Lacour-Gayet. Talleyrand, t. II, p. 204–222.
Князь Беневентский и сам был не прочь на всякий случай на время отойти в сторону. У него к тому были и внешне убедительные доводы: он считал себя обиженным, полагая, что за свои заслуги имел право на получение высших отличий — стать одним из «архи»: архиканцлером, или архиказначеем, или великим электором. Наполеон удовлетворил претензии Талейрана, правда внеся некоторые поправки. Он назначил его вице-великим электором, но зато отнял портфель министра иностранных дел. Фуше это дало повод для злого каламбура: по-французски слова вице (vice) и порок (vice) пишутся и произносятся одинаково: Се le seul vice qui lui manquat — «Это единственный порок, которого ему недоставало». Талейран был заменен послушным, безличным Шампаньи; новый министр мог быть только исполнителем воли Наполеона. Но император имел неосмотрительность по-прежне-му доверять Талейрану некоторые важные поручения; тот воспользовался этой оплошностью не только для того, чтобы пополнять этим путем свои постоянно просвечивающие карманы, но и чтобы вести тонкую партию против своего суверена, которому он клялся в верности.