Наполеон и его женщины
Шрифт:
Это была Полина Фурес.
Оставив Жюно, он устремился к ней и, поклонившись, произнес несколько достойных артиллериста комплиментов. Счастливая тем, что привлекла к себе внимание главнокомандующего, но пришедшая в крайнее смущение, молодая женщина пробормотала в ответ что-то невнятное. Бонапарт снова поклонился и поцеловал ей руку:
– Надеюсь, что мы снова увидимся, и в более уединенном месте, – сказал он ей, перед тем как проститься.
Простодушная Полина обрадовалась, не без основания считая, что эта встреча может послужить карьере мужа…
Утром
– Ты помнишь гражданку Фурес? Я должен снова увидеть ее.
Затем, изложив основные направления плана реорганизации военных оркестров, продолжал:
– Ее муж сегодня утром отправился с колонной в дельту. Воспользуйся его отсутствием и сходи к ней.
Затем он набросал проект военной формы для мамелюков, призванных на флот, и в заключение сказал:
– Ты постарайся аккуратно намекнуть ей, что она мне нравится, и сделай так, чтобы она согласилась поужинать со мной.
Жюно обладал многими достоинствами, но особой тонкостью не отличался. Он пришел к Полине и, щелкнув каблуками, заговорил тоном, которым обычно читал обращения к солдатам:
– Гражданка! Я пришел от генерала Бонапарта. Вы ему нравитесь. И он хотел бы, чтобы вы стали его любовницей!..
Молодая женщина оцепенела. Глаза ее похолодели, она посмотрела на Жюно, но ничего не сказала. Такая очаровательная прямота пугала ее. Вот уже два дня она была готова отдаться Бонапарту, но теперь, после столь грубого предложения, она не решилась на это согласиться.
– Полковник, – сказала она, – идите и передайте генералу, что я люблю своего мужа и никогда ему не изменю!
Огорченный Жюно, пытаясь уладить дело, вздумал высмеять Фуреса. Он с усмешкой сравнил его с Бонапартом. В результате Полина указала ему на дверь…
Посрамленный адъютант вернулся во дворец Эльфи-бея и рассказал Бонапарту о состоявшемся разговоре.
Тот понял, что в качестве посланца любви выбрал не того человека.
Вечером того же дня он послал к Полине своего второго адъютанта, Дюрока. Дюрок был галантен, ловок, дипломатичен. Он начал с того, что выразил сожаление по поводу «печальной инициативы» солдафона, который посетил ее утром; затем, видя, что молодая женщина немного оттаяла, долго говорил ей о том восхищении, которое испытывал по отношению к ней генерал, и о том, что тому не терпится вновь увидеть ее…
Наконец, собираясь уже уходить, он поставил на ночной столик маленький ларчик:
– Генерал велел вручить вам вот это в память о вашей с ним встрече в Тиволи, – сказал он.
Едва он ушел, Красотка открыла ларчик и нашла в нем великолепный египетский браслет, украшенный бриллиантами и другими драгоценными камнями.
Никогда в жизни скромная работница из Каркассона не видела столь прекрасного украшения. Она была в восторге и подумала, что дружить с этим щедрым генералом было бы, очевидно, неплохо…
Как пишет один из биографов Наполеона, «в глубине души в обмен на это украшение она уже отдала Бонапарту “свою драгоценность”…»67.
С того дня Дюрок ежедневно приносил Полине письмо от генерала и обязательно какой-нибудь подарок.
Молодая женщина с наслаждением читала эти полные страстных уверений послания, которые корсиканец писал по ночам, а потом шла прятать очередной подарок в сундучок, о существовании которого Фурес, естественно, не подозревал.
По прошествии двух недель Красотка стала проявлять признаки нетерпения. Вполне законное желание отблагодарить своего поклонника с помощью средств, дарованных ей природой, начало вызывать у нее «местное почесывание», лекарство от которого – увы! – находилось во дворце Эльфи-бея… Ночи ее вскоре стали очень беспокойными из-за снов, сладострастие которых очень удивляло ее при пробуждении. «Некоторые из ее снов, – пишет Поль Дюрюи, – были результатом такого свободного воображения, что они имели для Полины реальную поучительную ценность. Юная каркассонка оставалась очень чистой и для того, чтобы успокоить свои чувства, ограничивалась лишь крайне ортодоксальными связями. Ее собственные сны вдруг открыли ей новые горизонты…»
Войдя таким образом во вкус, она стала нервной и подумала, что генерал не очень-то торопится назначить ей свидание. И когда Полина уже совсем было впала в отчаяние, она получила от коменданта Каира, генерала Дюпюи, пригласительный билет, в котором тот приглашал ее одну к себе на ужин. Это очень удивило лейтенанта Фуреса.
– Странно, – сказал он. – Почему же и меня не пригласили, ведь я как-никак офицер.
Полина долго втолковывала ему, что ей невозможно было отказаться от приглашения «генерала, представлявшего военный порядок», и с бьющимся сердцем отправилась в дом Дюпюи.
У нее были веские причины для волнения, кстати, так же, как и у ее мужа. Послушаем же герцогиню д’Абрантес:
«Госпожу Фурес приняли очень хорошо. На ужине гостей было немного, и все было спокойно и ничто не предвещало того, что должно было произойти. Но когда собирались подавать кофе, в доме вдруг послышался шум, двери с грохотом распахнулись и на пороге появился главнокомандующий. Дюпюи стал пространно извиняться перед ним за то, что они все еще сидели за столом, а затем пригласил его выпить хотя бы чашечку кофе. Наполеон согласился»68.
Понятно, что это представление было подготовлено самим Бонапартом. Естественно, его усадили рядом с Полиной. Обменявшись с ней парой слов, он взял чашку с кофе и – как бы случайно – опрокинул ее на платье молодой женщины.
Все ахнули, а Бонапарт, искусно разыграв смущение, взялся лично исправить свою оплошность:
– Мне очень жаль, – сказал он. – Где тут у вас вода?
– В моей комнате, – ответил генерал Дюпюи.
– Пойдемте, я не хочу, чтобы у вас из-за меня остались плохие воспоминания об этом ужине…
Полина прошла за Бонапартом в комнату.
Они вышли из нее лишь через два часа!
Приличия были вроде бы соблюдены, однако же у любовников был такой усталый и одновременно торжествующий вид, что нетрудно было догадаться, каким именно образом они замывали пятна от кофе…
Вернувшись во дворец, Бонапарт подумал, что после всего этого лейтенант Фурес становится ему помехой. Решив сделать Красотку своей официальной любовницей и показать это всем, он решил устранить эту досадную помеху.