Наполеон и Мария-Луиза

Бретон Ги

«…Если в силу непредвиденных обстоятельств я окажусь на берегах Луары, — писал Наполеон, — императрица с сыном не должны находиться вдалеке от меня, ибо как бы события ни развивались, дело кончится тем, что их насильно увезут в Вену. Конечно, вероятней всего, это произойдет, если меня не будет в живых. О моем поражении (если таковое случится) или смерти вам станет известно раньше, чем министрам. Позаботьтесь отправить императрицу с римским королем в Рамбуйе. А Сенату, Совету и всем войскам прикажите идти к берегам Луары. В Париже пусть останется префект, или верховный комиссар, или мэр… Но, главное, сделайте все, чтобы императрица и римский король не попали в руки неприятеля. Уверяю вас, если это произойдет, Австрия будет удовлетворена и, отправив императрицу

с ее очаровательным сыном в Вену, под предлогом ее счастья, заставит французов принять все условия, продиктованные Англией и Россией. Мы же заинтересованы как раз в противоположном, а именно: чтобы императрица и римский король не оставались в Париже, поскольку их участь неотделима от участи Франции. Я не знаю ни одного случая в истории, чтобы монарх добровольно сдался на милость победителей, оставшись в незащищенном городе. Итак, если мне суждено остаться в живых, я сам за всем прослежу. Если же я умру, то мой царственный сын и императрица-регентша во имя чести Франции не должны позволить захватить себя. Пусть они удалятся в самый отдаленный захолустный городок в сопровождении горстки моих солдат… В противном случае скажут, что императрица добровольно оставила трон сына и, позволив увезти себя в Вену, развязала союзникам руки. Странно, что вы сами этого не поняли. Мне кажется, в Париже от страха все потеряли голову. Что касается меня, то я предпочел ба, чтобы мой сын был убит, чем воспитан в Вене как австрийский принц. Я высокого мнения об императрице и уверен, что и она тоже не желает этого. Хотя матери и вообще женщине трудно принять такое решение. Когда я смотрел в театре „Андромаху“, я всегда жалел Астьянакса, оставшегося жить в своем доме, и считал, что ему лучше было бы не пережить своего отца».

Письмо всех взволновало. Всех занимал вопрос: следует ли подчиняться приказу почти двухмесячной давности? Часть членов Совета умоляли императрицу не считаться с письмом и оставаться в Париже.

Тогда Жозеф, потребовав тишины, прочел другое письмо Наполеона, датированное 16 марта, в котором, в частности, говорилось следующее:

«…Если неприятель приблизится к Парижу настолько, что сопротивление станет невозможным, отправьте регентшу с моим сыном по направлению к Луаре… Помните, я предпочитаю, чтобы он утонул в Сене, чем попал в руки врагов Франции…»

Теперь сомнений не было: нужно подчиняться.

В полночь, когда императрица, вся в слезах, следила за тем, как упаковывали вещи и закрывали дорожные сундуки, Талейран веселым тоном объявил в кругу друзей:

— Вот и конец всей этой истории!

Затем сел в карету и отправился к себе — ждать, когда он сможет преклонить колено перед Людовиком XVIII…

Всю ночь во дворце царила страшная суматоха. Сокровища, коронационные одежды и то, что представляло особую ценность, грузили в фургоны, которые должны были следовать за дорожной каретой императрицы.

К восьми часам утра кареты стояли перед павильоном Флоры, По Парижу распространился слух, что Мария-Луиза покидает город. На площадь Карусели сбежались зеваки. Но императрица, все еще надеясь на появление Наполеона, медлила с отъездом. Наконец, в 10 часов пришлось двинуться в путь: казаки были уже в Клиши…

Мария-Луиза пошла за сыном. Понимал ли трехлетний ребенок, что он теряет Империю? Вцепившись ручонками в свою кроватку, он кричал:

— Я не хочу в Рамбуйе, в этот противный замок! Давай останемся здесь! Я не хочу отсюда никуда уезжать!

Дежурный берейтор де Канизи взял его на руки. Тогда римский король стал хвататься за стулья, двери, за лестничные перила и продолжал кричать:

— Не хочу отсюда уезжать! Раз папы здесь нет, значит, всем распоряжаюсь я!

Его не без труда усадили в карету к матери, и кортеж тронулся в путь.

И взорам удивленных парижан предстала карета, покачивавшаяся из стороны в сторону на неровной мостовой под тяжестью королевских сокровищ.

Империя рушилась.

Пока Мария-Луиза держала путь в Рамбуйе, объятый страхом Жозеф тоже бежал, уполномочив маршалов вести переговоры с неприятелем.

31 марта была подписана капитуляция. Впервые со времен Столетней войны предстояло сдать Париж…

Казаки уже готовились пройтись парадным маршем по Елисейским полям, в то время как ничего не знавший о последних событиях Наполеон мчался галопом в Париж.

В резиденции королевского двора, близ Жювизи, он повстречался с генералом Бельяром, который вел кавалерию в Фонтенбло. Это обеспокоило его и, остановив карету, он окликнул Бельяра:

— Послушайте, что все это значит? Что тут делает ваша кавалерия? Где находится неприятель?

— У ворот Парижа, сир.

— А наша армия?

— Она следует за мной.

— Кто же охраняет Париж?

— Париж эвакуируется. Завтра в девять часов утра неприятель вступит в город. Ворота охраняет национальная гвардия.

— А моя жена и сын? Что с ними?

— Императрица с сыном и весь двор третьего дня выехали в Рамбуйе. Я полагаю, оттуда они проследуют в Орлеан.

Помолчав, император объявил, что едет в Париж. Бельяру удалось доказать ему нелепость подобного шага: ведь все равно уже ничего нельзя было спасти. И тут Наполеон не выдержал:

— Стоит мне отлучиться, как все делают глупости! — Наполеон был в ярости. — Жозеф — идиот, Кларк — бездельник… или предатель!

Немного успокоившись, он решил вернуться в Фонтенбло. Всеми покинутый император уединился в своем любимом замке и стал ждать Марию-Луизу.

И к нему вскоре, действительно, приехала женщина. Но это была не Мария-Луиза.

НЕОБЫЧНАЯ ЛЮБОВНАЯ ПЕРЕПИСКА КОРОЛЕВСКОЙ ЧЕТЫ, ПРИНУЖДЕННОЙ К БЕГСТВУ

«Они любили друг друга, и в сумятице краха Империи не переставали говорить о своей любви».

Шарль Боэн

Прежде чем покинуть резиденцию французского двора близ Жювизи, Наполеон наскоро написал императрице несколько слов.

«Друг мой! Я стремился сюда, чтобы защищать Париж, но время упущено. Вечером город был сдан. Я собираю армию в Фонтенбло. Чувствую себя хорошо. Для меня мучительно, что страдаешь ты.

Н.

Французский двор, 31 марта, три часа утра».

Затем он сел в карету и выехал в Фонтенбло, не подозревая, что эта записка положила начало самой удивительной переписке, когда-либо существовавшей между монаршими супругами. Каждый день на протяжении месяца — а часто и по несколько раз в день — Наполеон и Мария-Луиза обменивались письмами, исполненными любви, нежной заботы и участия. Эта супружеская чета, еще вчера владевшая самой могущественной в мире Империей, поддерживала друг друга в несчастье, как самые обыкновенные буржуа, перемежая политику с семейными проблемами, отвлеченные соображения — финансовыми затруднениями, жалобы — с самыми безосновательными надеждами. Эта переписка, единственная в своем роде за всю историю человечества, навеки запечатлела поразительный диалог низложенного императора и императрицы в изгнании.

И если Мария-Луиза предстает в письмах сентиментальной, нерешительной, влюбленной женщиной, которую житейские невзгоды часто заставляют сетовать на судьбу, то Наполеон, напротив, ни о чем не жалеет, и его письма лишены горечи или гнева, скорей они кажутся слегка наивными и трогательными в своей нежной заботливости.

Первого апреля, когда Наполеон уединился в Фонтенбло, в Париже при содействии Талейрана было сформировано временное правительство.

Второго апреля, узнав, что Сенат проголосовал за его низложение. Наполеон отправился к водоему кормить карпов и при этом что-то напевал. В полночь к нему вошел Коленкур и объявил, что ему ничего другого не остается, как только отречься от престола. Наполеон весьма благосклонно отнесся к этому предложению.