Наполеон - исчезнувшая битва
Шрифт:
Я недолго гостил в Дрездене - пора было спешить на берега Немана... До начала военных действий я побывал в Кенигсберге и Данциге. Меня сопровождали Мюрат, Бертье и генерал Рапп - начальник Данцигского гарнизона. Все трое сидели со мной в карете с тоскливыми лицами. И я сказал: "Вижу, господа, вы разлюбили воевать. Мюрата тянет в свое королевство - еще бы, там прекрасный климат. Бертье хочет охотиться в своем великолепном поместье, где спотыкаешься о зайцев, а Рапп - жить в своем особняке. Не так ли, господа?" Так я заставил Бертье сказать от лица всех: "Вы правы, сир. Но ваш приказ для нас закон. И с сегодняшнего дня мы предпочитаем войну неверной дружбе с русским царем". "Браво!" - сказал я. Но настроение у всей троицы осталось смутным.
Впрочем, сомнения не покидали и меня. Я целыми часами
Я собрал невиданную армию, состоящую из солдат всех моих союзников: голландских уланов, прусских гусар, драгун из Гессен-Дармштадского герцогства, откуда русские цари брали своих жен, польской кавалерии, португальских егерей, баварцев, саксонцев, итальянцев, хорватов, швейцарцев, испанцев. Европа шла воевать с азиатским колоссом, новый Рим готовился сразиться с варварами...
Император угадал мой вопрос и посмотрел на меня. И я осмелился:
– Вы поставили под ружье, сир, шестьсот тысяч разноплеменного войска. Вы, который побеждали с двадцатью тысячами...
– Я захотел увидеть под знаменами Франции всю Европу... Я отлично понимал, что большинство из них - жалкие вояки, которые будут только обузой. Но в войнах будущего будут действовать именно такие огромные армии. И мне не терпелось опробовать первым... А главное - я хотел, чтобы в битвах и победах (в которых тогда не сомневался) мы, европейцы, стали единым народом! Запишите: такое объединение рано или поздно произойдет... И военный марш под моим началом был маршем в будущее, к единой Федерации европейских наций... И это было предупреждение старушке Европе: не забывай, Россия - это Азия, географически оказавшаяся в Европе, но ничего общего с ней не имеющая. И демонстрировал Европе будущего врага... ибо в один прекрасный день Россия наводнит Европу своими казаками... В своем обращении к Великой армии я написал: "Побежденные посмели вести себя, как победители. Рок влечет за собой Россию, и ее судьба должна свершиться!.."
Здесь император смилостивился и разрешил мне отправиться спать. Был третий час ночи...
На следующее утро стояла ужасная духота. Солнце палило нещадно, на палубу нельзя было выйти. В каюте был сущий ад! Но император этого не чувствовал - он с яростным нетерпением поджидал меня. И беспощадная диктовка возобновилась...
– Двадцать третьего июня, завернувшись в плащ и напялив на голову польский картуз, я отправился выбрать место для переправы. И нашел - на изгибе Немана, рядом с городком Ковно. И на следующий день моя армия перешла реку, где я когда-то обнимался с русским царем.
Уже войдя в Россию, я узнал, что царь сумел подписать мирный договор с Турцией. Эти недостойные потомки Магомета, которые могли с моей помощью взять реванш за целый век проигранных войн, почему-то подписали этот невыгодный мир... Изменил мне и Бернадот. Если бы он был со мной, я мог бы пойти одновременно на Москву и Петербург, и обе столицы должны были пасть. Но у меня не было Бернадота, более того, уже вскоре я знал: он с моими врагами!
Итак, с юга и с севера царю теперь ничего не грозило. Оставался только запад, откуда шел я... Будто в последний раз судьба предупреждала меня... Но я был уверен в себе, ибо план казался ясен и легко выполним: разбить царя в двух-трех сражениях, как я бил его прежде, отвоевать у него Польшу и территорию до Смоленска... и можно будет подписать, как всегда, быстрый и почетный мир "на барабане". Если царь заупрямится - перезимовать в Вильно. Да, это будет нелегко для населения, но как говаривал великий Фридрих: "Я не могу носить свою армию в мешке, она должна что-то есть". Если же и на следующий год царь не заключит мир на моих условиях, то я дойду до центра России. И останусь там, пока Александр не смягчится или его, как водится здесь, не убьют.
Но за Неманом меня ждал некий невиданный казус: я не мог разбить русских, потому что никак не мог их отыскать. Впереди был только запах горящих
К счастью, из перехваченной переписки Жозефа де Местра (посланника сардинского короля при русском дворе*) я узнал, что план этот, вызвавший тогда насмешливое изумление в Европе, уже начали осуждать и при дворе русского царя, и в обществе. Командующего обвиняли в трусости, даже в предательстве. Как писал де Местр: "Любимец царя маркиз Паулуччи сказал командующему русской армией генералу де Толли: "Из одного только чувства чести вы должны или подать в отставку, или переменить трусливый план. А того, кто вам его посоветовал, надо отправить в сумасшедший дом, а еще лучше - на виселицу!"
Но все продолжалось... Я по-прежнему не видел противника, и по-прежнему впереди были однообразная степь и обгоревшие избы.
Наконец, мы настигли русских у Смоленска... После трехдневного сражения они отступили, оставив нам опустошенный город. Утром я осмотрел крепостные стены, построенные русским царем Борисом Годуновым. Оглядывая со стены через подзорную трубу пустую равнину, я понял: русская армия опять ускользнула, исчезла, как призрак.
Я отправил в Париж победный бюллетень: Россия низведена до границ древних владений московских царей! Но я уже подсчитал истинные - и печальные!
– итоги: пройдя без сражений от Немана до Двины, я потерял сто пятьдесят тысяч человек и множество лошадей. Бескормица, болезни, дезертиры... И я решился. В Смоленске я отпустил взятого в плен русского генерала. Я просил его сказать царю, что самое мое большое желание - это мир. "Но передайте царю - пусть поспешит. Иначе мне придется взять Москву. Столица, занятая противником, похожа на непотребную девку... я не смогу уберечь ее от разрушения". И еще я просил передать искренний совет "моему брату, русскому царю": покинуть армию и как можно скорее. "Я все время недоумеваю: что он делает в армии? Я - другое дело, это мое ремесло, сказал я генералу. И объяснил свою заботу: - Я хочу воевать с сильным врагом". Так я подчеркнул, что хочу воевать по рыцарским правилам. И что моя война так непохожа на варварскую войну без правил, которую ведет царь, заставляя меня идти по опустошенной земле...
В Смоленске у меня был выбор: прервать кампанию (как я и предполагал раньше) и остановиться в этом сожженном городе - обустроить его, доставить сюда продовольствие. Я даже сказал Коленкуру: "Мы отдохнем здесь, укрепим свои позиции, я пополню армию польскими казаками, и посмотрим, каково будет Александру!" Можно было даже отойти назад и перезимовать в Вильно, выписать из Парижа "Комеди" и с удобствами перезимовать. А потом, объявив Польшу независимым государством, опять же призвать в армию благодарных, привычных к голоду и здешнему климату поляков... Я всегда говорил, что идти дальше Смоленска - самоубийство.
Император помолчал, потом продолжил:
– Почему я все-таки пошел? Я торопился закончить кампанию, ибо Париж как женщина, его нельзя надолго оставлять... Но главное, - сказал он с какой-то странной болью, - близость Москвы. Она пьянила. Занять Москву, а оттуда повернуть на юг - в Индию. Ведь если русский царь решит заключить мир, этого уже никогда не будет. Надо спешить, пока он не предложил мира... И я сказал маршалам: "Не пройдет и месяца, как я буду в Москве. Поверьте, сражение не за горами, без него они не посмеют отдать столицу. И мы разобьем их! И через шесть недель получим мир. Впереди - слава!" И я был прав: генеральное сражение было не за горами. Мы продолжали перехватывать письма де Местра и узнали, что в Петербурге теперь "самое модное - ругать Барклая де Толли за его отступление". И я сказал маршалам: "Я давно этого ждал. Когда нация унижена, она всегда находит козла отпущения..."