Наполеон. Книга 1. Путь к славе
Шрифт:
— Что это значит, Остужев?! — закричал, бешено раздувая ноздри, Наполеон. — Что все это, черт возьми, значит?!
И тогда раздался истошный женский визг из комнаты. Александр оглянулся и увидел Джину в разорванном платье. Из тонкой ноздри стекала алая капля крови. Она протянула руки к двери.
— Наполеон! Не дай ему остаться безнаказанным! Я не предала тебя, Наполеон!
Крепкие руки гренадеров схватили Остужева, и у него второй раз за вечер помутилось сознание.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
СПАСЕНИЕ
Остужева, в очередной раз так ничего и не понявшего, арестовали по обвинению в насилии над дамой. Последнее, что он слышал, это глухой голос Бонапарта за закрывшейся дверью в покои Бочетти, он что-то резко выговаривал ей. Потом кто-то из особо ретивых гренадеров не выдержал и ударил Сашу кулаком в висок. В себя он пришел уже в камере.
Миланские тюрьмы были переполнены. Французы моментально задерживали всех подозрительных, а отпускать не спешили. В камере яблоку было негде упасть, и поэтому Александр не лежал, а стоял. Он удивился — потерявшим сознание все же полагается лежать. Оказалось, что его бережно поддерживает плечистый парень лет шестнадцати с простым, даже простецким лицом.
— Очнулся? — Парень явно обрадовался. — Хорошо, а то я звал-звал доктора, а они то ли не хотят его пригласить, то ли не имеют, то ли не понимают… Да их самих не поймешь, французов этих, верно?
Для гудящей головы Александра каждое слово этого громкоголосого заступника звучало как новый гренадерский удар. Он кое-как закрепился в вертикальном положении, осторожно потер виски. Вокруг тоже говорили, и говорили громко, по-итальянски. Это было невыносимо, но Остужев сразу понял, где находится. Если так, деваться некуда.
— Ты по-русски говоришь, что ли? — спросил он товарища по несчастью.
— А по-каковски еще? Некогда было языки учить. Как батя из дома прогнал, так и мотаюсь из одной страны в другую. Прям как голь перекатная.
— Один убежал, другого выгнали — что у меня за соотечественники?.. — все еще плохо соображая, пожаловался Остужев и повнимательнее рассмотрел собеседника. — Ты кто?
— Байсаков, Иван Иваныч, — добродушно представился парень. — А ты?
— А я Остужев, Александр Сергеевич. — Он наконец осмотрелся как следует, еще раз все припомнил и застонал уже не от боли, а от душевных мук. — Байсаков… Либо она меня спасет, либо пусть лучше я умру здесь.
— У тебя тут девка есть? — Байсаков явно был рад возможности поговорить. — Хорошо тебе. Мне тоже здешние девки понравились, правда, я их видел-то, лишь пока по городу тащили.
— За что ты здесь? — спросил Остужев скорее из вежливости. — И как вообще тебя в Италию занесло?
— Это целая история! — пробасил Иван Иванович. — Сперва меня папаша из дома выгнал. За то, что я ему перечил. Много раз выгонял, а тут я подумал: возьму да уйду. И далеко ушел, до самых Кавказских гор. Море хотел посмотреть. Посмотрел, а тут турки меня и поймали. Ну, не сразу, конечно, сперва-то я их бил, а потом еще прибежали и скрутили-таки. Побили, а потом другим туркам продали, вроде как раба христианского. Прямо в город Истамбул, точно говорю!
— Байсаков, — прервал его Остужев, — а тут пить дают?
— На прогулку выведут — пей, там фонтан есть. Скоро уже прогулка. А вот кормят только с утра. — Байсаков этим фактом явно был удручен даже больше, чем своим пребыванием в тюрьме. — И кормят, знаешь ли, паршиво. Меня мамлюки в Египте лучше кормили. А французы эти жмоты хуже мамлюков. Знал бы, стал сам мамлюком, как просили.
— Помолчи, пожалуйста, — попросил Остужев. — Мне надо кое о чем подумать.
Парень послушно замолчал, а вот итальянцы продолжали галдеть, как на рынке. Но с ними договориться было невозможно, и Остужев попробовал просто отрешиться от них, забыть, что почти выучил итальянский. Джина могла так поступить для того, чтобы спасти свою репутацию, остаться с Наполеоном и потом выручить из тюрьмы Александра. Или — потому что всего лишь затевала какую-то игру и он ей совсем не был дорог. Она что-то знала о предметах, значит, и правда была подручной Колиньи, а не просто любовницей.
Раздался новый, отвратительный шум: заскрежетал замок, который открывал охранник. Десяток французских пехотинцев выгнали арестантов в тюремный двор, пыльный и жаркий. Итальянское солнце пекло Остужева по больной, ничем не прикрытой голове. Он поискал глазами фонтан. Таковой имелся, но вокруг него уже столпилось человек тридцать. Никто не хотел ждать, тут же начались драки.
— Вот, так они всегда! — пожаловался Байсаков. — Если бы просто все в очереди стояли, ведь быстрее бы напились, и все успели! А так — половина вернется, не попив, и потом опять драка.
— Как жарко… — Остужев прикрыл больную голову руками.
— Жарко? Нет, Александр Сергеевич! Вот в Египте было жарко. Даже мамлюки с коней падали, а я ничего. О, да ты шатаешься. Надо тебе водички, идем быстрей.
Распихивая итальянцев не по годам широкими плечами, Байсаков потащил Александра к фонтану, если так можно было назвать довольно грязное сооружение с неизвестно откуда берущейся водой. Это никому не понравилось, и со всех сторон на Ивана обрушился град тумаков. Однако он, лишь прикрывая лицо, никому не отвечал.
— Тут с ними подерешься — хуже будет, я уже пробовал! — сообщил он на ухо Остужеву. — Ну, давай, пей.
Саша потянулся к фонтану, но тут же получил затрещину — коренастый итальянец с огромными зубами, весь в рванье, закричал ему что-то про уважение к старшим. Остужев развел руками, попытался извиниться, с трудом подбирая итальянские слова, и получил еще один удар, на этот раз кулаком в нос. Способность к драке отчего-то никак не просыпалась, то ли из-за удара по голове, то ли из-за отсутствия угрозы жизни.