Направленный взрыв
Шрифт:
— Мне и моим коллегам поневоле приходится быть теми классическими буржуями, которые, не желая упустить выгоду, станут издавать Маркса и Ленина, если на них будет спрос. Вот так. Все очень просто.
— Понятно. А скажите, чем занимаются у вас гэбэшники?
— Не любите вы их, как я посмотрю…
— Признаюсь, не люблю.
Шароев усмехнулся. Или мне только показалось?
— Работники КГБ у нас занимаются в основном аналитикой. Изучают ситуацию в стране, в регионах. Вы же понимаете, мы должны иметь правдивую информацию. Официальной-то
— А у них хорошо налаженные связи, точные сведения, добытые из первых рук, а не из сводок ЦСУ?..
— Верно. Но такие аналитики работают не только у нас, но и во всех серьезных фирмах. И поверьте, большинство из них — работники, вернее бывшие работники, Комитета.
Шароев достал мятную конфету из жестяной коробочки и положил ее за щеку.
— Не желаете?
Я отказался как можно вежливее, а Шароев продолжал:
— Не понимаю, почему вас так интересуют наши кадры? Или вы подозреваете в убийстве Гусева кого-то из наших сотрудников?
— Кем у вас работал Самохин Александр Александрович?
По лицу Шароева пробежала легкая тень.
— Самохин? Не припомню. Кажется, такого у нас вообще никогда не было. Да, уверен, слышу эту фамилию впервые…
— Спасибо, Алексей Сергеевич, вы мне очень помогли, — сказал я, поднимаясь.
Мне долго пришлось мыть руки в сортире после прощального рукопожатия Шароева. Нет, все-таки что бы ни говорили о предрассудках насчет влажных рук — есть в этом правда. Подавляющее большинство обладателей влажных рук, которых я знал, оказывались глубоко несимпатичными мне людьми.
Сортир сверкал зеркалами, розовым фаянсом, хромированными загогулинами, назначение которых не сразу и поймешь. Мне пришлось изрядно повозиться над одной такой, заменяющей водопроводный кран.
Господин Шароев показался мне большой сволочью. У меня возникло странное предчувствие, что этот человек не случайно оказался преемником Гусева. Мне совершенно не верилось, что Гусева и Шароева связывали узы дружбы. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу — кто ты».
Что за человек был Гусев, если он мог дружить с такими совершенно разными людьми, как Холод и Шароев? Однако насчет того, что Шароев впервые слышит фамилию Самохина, он солгал. Пусть Самохин и не работал в «Славянском банке», но тень… Тень, проскользнувшая по лицу Шароева, от моего взгляда не ушла…
Константин Меркулов сидел за столом Татьяны Холод в ее квартире и перебирал бумаги из всех ящиков, стенного шкафа и коробок, обнаруженных на антресолях.
Коробками занимался Олег Левин.
В основном это были старые газетные вырезки, фотографии — в общем, всевозможный бумажный хлам, который рано или поздно скапливается у всякого, кто занимается журналистикой.
Он перебирал бесчисленные бумажки, и, когда попадалось что-то более-менее заслуживающее внимания, оно перекочевывало на стол к Меркулову.
За окнами давно уже были сумерки.
— Что мы здесь ищем, Константин Дмитриевич? Одни старые газеты, и больше ничего. — Левин сел на пол рядом с картонной коробкой и громко чихнул. — Ну вот, у меня уже аллергия появилась на бумажную пыль.
Меркулов усмехнулся и взял из стопки, что лежала перед ним на столе, следующую бумажку.
— Ничего, Олег Борисович, ничего. «Терпение, Штюбинг, и вся ваша щетина превратится в золото», — как говорил незабвенный герой из фильма «Подвиг разведчика».
Меркулов снял очки, которые начал надевать в последнее время все чаще, и принялся полировать стекла большим клетчатым платком.
— Холод вроде бы опытная журналистка… — удивленно вздохнул Левин, доставая из короба новую порцию бумаг. — Как ее могло угораздить…
— Журналисты тоже люди, — коротко ответил Меркулов.
— Константин Дмитриевич! — вдруг воскликнул Левин. — Тут какое-то письмо шифрованное.
— Ну уж и шифрованное… — недоверчиво проворчал Меркулов, беря в руки клочок бумаги.
Это оказалось не письмо, а обрывок записки, в которой было всего несколько слов: «…Он скажет по телефону: „Дрезден + вокзал + № + код Х911“».
Меркулов поднял глаза на Левина и сказал устало:
— Вот то, ради чего перерываем тонны словесной руды. По крайней мере, теперь вроде бы ясно, каким образом Татьяна Холод должна была получить документы. Если графическая, точнее, почерковедческая экспертиза подтвердит идентичность почерка с почерком одного из подозреваемых, мы будем знать и конкретного отправителя…
— И много у нас подозреваемых? — полюбопытствовал Левин.
— Достаточно.
Левин встал и, отряхивая с рук пыль, направился к дверям:
— Пойду руки мыть.
— Продолжаем работу, — сказал Меркулов. — Продолжаем!
Меркулов уткнулся в содержание какой-то следующей служебной записки с грифом «Министерство обороны СССР».
Но дальнейший поиск ничего нового не прибавил.
Машина «скорой помощи» отъехала от дома, где жил Турецкий, и остановилась в пустом переулке. Санитары уже стянули смирительную рубашку с беззубого Игоря и, выпроводив его из машины на улицу, ободряюще похлопали по плечу. Один из санитаров напутствовал:
— И не ори так больше, понял, Игорек?! Иначе снова успокоительных вмажем! Тебя сюда привезли не орать «ты умрешь», а действовать. Где твой клиент живет, ты запомнил… Пистолет за поясом?
— На месте, — угрюмо отозвался Игорек, похлопав себя по коричневой кожаной куртке. Он был одет весьма даже неплохо, и ничего бы не выдавало в нем человека не от мира сего, если бы не его глаза: чересчур расширенные зрачки, казалось, смотрели в какой-то другой, не наш мир.
— Ну, ступай, — улыбнулся второй санитар, которому не терпелось расстаться с Игорем, а Игорь уцепился за дверную ручку «скорой» мертвой хваткой, он словно боялся остаться один в этой холодной зимней Москве.