Наработка на отказ
Шрифт:
– Парень, давай к турели.
Из башенки на крыше брызнул лазерный луч – на дальней скале вспыхнула красная точка, взвилось каменное крошево, посыпались камни.
– Не идет! Может, примерзло?
Ну что ж, это не первый случай, бывает, что и гусеницы смерзаются намертво. Шабан поморщился. Теперь предстояло снова лезть в хитин и растапливать завал личным оружием.
– Брось дергать, все равно не оторвешь. Одевайся.
Верхний люк выпустил его на крышу. Следом вылез Роджер, волоча за ремень кобуру чудовищных размеров, зацепил ее за край люка, чертыхнулся, дернул и, чуть не упав, пошел красными пятнами, тщетно пытаясь принять безразлично-молодецкий вид. Контраст между ним и кобурой был разительным – Шабан даже присвистнул. Ну и монстр… Оружие титанов. Ясно, отчего Роджер при всем своем очевидном желании покрасоваться не носит кобуру на поясе: мальчики ужасно не любят вызывать чужой смех, да и кто любит? А зря. Редкая и замечательная вещь этот «винсент-магнум», до упора набитый гранато-пулями. Идеальный копытоотбрасыватель. И имя у него, как у Менигона. Забавно.
Усевшись на башенку, Роджер лихо передернул затвор. Он был явно рад случаю пострелять, и Шабан, заметив его блестящие глаза, фыркнул. От грохота выстрелов у него заложило в ухе, загудела под ногами броня вездехода. Результат оказался ничтожным: пули бесследно тонули в снежной массе. Одна все-таки сдетонировала – из завала взвился огненный фонтан, с шипящим свистом вырвался столб пара, но тут же снег сполз в новорожденную яму, как ничего и не было, только ветер погнал по ущелью белое облачко и, ударив о скалу, растрепал, разметал, развеял. Роджер, сконфузившись, убрал пистолет в кобуру.
– Ты еще спичкой попробуй, – сказал Шабан. – У тебя что, лучевика нет?
– Мне не выдали. Сказали, что скоро на ту сторону, а там он не нужен. Может, у вас лишний найдется, а?
Шиш ему… У Шабана в Порт-Бьюно был лучевой пистолет, оставленный на прощанье Менигоном, но он покачал головой. А Роджер с завистью смотрел, как Шабан, расфокусировав луч, расправляется с завалом. Через несколько минут дорога была свободна, вниз по ущелью стекала грязная жижа.
– Может быть, в обмен на «магнум»? – с надеждой спросил Роджер.
Снимая хитины, поторговались. В придачу Шабан получил флакон с пенящейся жидкостью. Довольный Роджер убирал оружие в багажник. Шабан снова сел за руль, и вездеход, обогнув большую глыбу, муторно затрясся по камням. Через час стены ущелья раздвинулись. Снег кончался. Уже в полдень выбрались наконец на равнину и пошли вдоль хребта. В этом месте не было предгорий, крутые склоны начинались как-то сразу, и ближние вершины закрывали собой недоступный гребень. В последний раз гусеницы проскрежетали по камню, и сразу же за кормой потянулся клубящийся пыльный хвост: вышли в степь, и Шабан, отдав Роджеру управление, разрешил себе расслабиться. Местность была знакома. Вдалеке за высохшим по случаю сухого сезона озерком по мере движения уходили за горизонт развалины древних построек, сохранившихся чуть ли не с времен Первого Нашествия, а еще дальше лежала обозначенная вышками граница крохотного анклава Коммуна, приближаться к которой разведчикам не рекомендовалось, несмотря на то что Коммуна никогда не была членом Содружества, а может быть, именно поэтому. Больше ничего на глаза не попадалось, за анклавом голая степь простиралась до самого океана. Слева нависали горы. Один раз в узком просвете, в вечном тумане ущелья, проточенного в теле горы мелкой, переплюйного вида речкой, показалось бледное размытое солнце, нехотя переваливающее в этот час через апогей. Часов через шесть, когда вездеход достигнет Порт-Бьюно, оно осторожно опустится ниже и начнется вечер; тогда откроются и будут работать до утра бары и концертный зал, худо-бедно завертится программа ночных развлечений, и Лиза наверняка приготовит что-нибудь вкусное. А пока – уходит за гребень солнце, тень хребта накрывает равнину, свистит на средних оборотах турбина и, вдавливая катками в степь траки, движется, словно беспокойная черная головка огромного, из клубящейся пыли ожившего червя, маленький разведочный вездеход.
– А там что? – Роджер мотнул головой куда-то вправо. – Вон там. А?
Что там может быть? Шабан прищурился, всматриваясь в горизонт и уже чувствуя, как рефлекторно обостряется его реакция, как подрагивают готовые к действию мышцы. Степь, мальчик, степь, ты степи никогда не видел? Пустота там, холод и ветер, и очень хорошо, что только пустота, нам бы этой пустоты до самого Порт-Бьюно. Степь куда опаснее гор, этого ты, мальчик, еще не знаешь, это тебе еще предстоит постичь на практике. А ведь и вправду что-то есть… не может быть… Проволока? Шабан прилип к визиру, крутя увеличение. Верно, проволока. Во огородили… Он весело чертыхнулся. За ограждением что-то шевелилось, какие-то плотные округлые тела слепо тыкались в проволоку. Отскакивали, разбредались, сталкивались друг с другом и опять отскакивали. Гриб? Гриб, конечно. Толстые волосатые гифы – шевелящиеся, ощупывающие. Плантация, и немаленькая.
Роджер затормозил.
– Подпольная?
Шабан молча кивнул. Разумеется, подпольная, иных плантаций ползучего гриба и не бывает. Странно, подумал он, не знал я ничего об этой плантации. Наверное, новая. Ай да стервецы: под самым под боком у Коммуны! Ловко.
– Будем давить? – спросил Роджер.
Давить? Да-вить? Шабан покачал головой. Нет, парень, давить плантацию мы не будем. Смотри, чтобы тебя самого как-нибудь не задавили за одни эти слова, это я тебе говорю. Тоже мне, законник.
– Нет. Поехали.
Роджер помялся. Понять, какой расклад происходит под этим высоким, без единой морщинки, юным лбом, было невозможно.
– Но ведь мы же обязаны, верно?
Ну вот. Еще и непонятливый…
– Мы много кому чего обязаны, – буркнул Шабан. – Марш, я сказал.
Степь была суха, слякотный сезон в этом году запаздывал. Мутный воздух высосал из земли аммиак и воду, глинистую почву раздирали трещины. Иногда вездеход ломал сухие кусты или с треском давил вылезший из грунта плоский листовидный корень. Один раз из развороченного гусеницей куста выскочила настоящая ежиная ящерица – редкий теперь вид – и, встопорщив колючки, прытко засеменила прочь. Роджер вильнул было рулем вслед за ней, но она уже успела юркнуть в трещину, зато тут же на дорогу выползло ползучее растение, похожее на непомерно большую морскую звезду, и Роджер со вкусом раздавил его – угрожающее движение щупальцев-корней, хруст, противный писк сока, брызнувшего из-под гусениц, – в пыльном облаке за кормой несколько раз вздрогнула изувеченная плоть, и куст умер. Больше живности не попадалось: в это время года все живое прячется в землю, а дикие толпы убегунов откочевывают к северу и, на время объединившись, пробиваются через чужие земли к океану, чтобы к началу теплых дождей вернуться назад в оживающую степь, снова с племенными войнами, уже скорее между делом, чем по необходимости. Изредка вдали показывались покинутые жилища – невысокие конусы, похожие на кротовые отвалы, скрывающие в себе пещеры для целого клана, но с выходом не на верхушке, а сбоку и под глиняным козырьком для защиты от ливней. Попадались и развороченные конусы: не то они были покинуты давно и успели обвалиться, не то были разрушены в племенных войнах. Шабан вспомнил, как Менигон рассказывал о стремительных ночных нападениях, когда дозорные не успевали поднять тревогу, а нападавшие, не давая жертвам высунуться, заваливали вход и, выждав сутки-двое, раскапывали и добивали всех, кто еще не задохнулся. Последняя большая война была на памяти Менигона, и ее с огромным трудом пришлось останавливать, ибо прекратился приток сил и даже прирученные начали уходить с рениевых шахт. Тогда еще тоннеля не было и в помине, а шахты работали вовсю, уходя штреками все глубже под горы, и с каждым ковшом зачерпнутой в глубине породы прибавлялась маленькая, чуть заметная глазу крупинка тяжелого тусклого металла.
Роджер, увлекшись, все-таки прозевал ориентир, и вездеход юзом сполз в старую, с полкилометра шириной, воронку, свидетельствующую о том, что людям пришлось-таки тогда вмешаться. Воронка и была ориентиром. Впрочем, на твердом спекшемся склоне убегуны уже успели вырыть новое жилище – с виду вполне целое и с очень высоким отвалом: по-видимому, в слякотный сезон в воронке образовывалось что-то вроде озера. Шабан помнил свои ощущения при посещении такого жилища: сыро, темно, гадко. Хуже, чем снаружи. Понятно, отчего убегуны поклоняются Теплу и даже приносят Теплу человеческие жертвы, если, конечно, считать убегунов людьми. Они всегда идут туда-где-Тепло, по результатам спутниковой термографии удобно определять места их скопления. Эти потомки людей, огрызки человечества Первого Нашествия всегда охотнее работали за Тепло, чем за пищу. Одно время контора, осененная идеей благотворительности, пробовала расплачиваться с ними блоками для строительства разборных домов, но из этой затеи ничего не вышло: в домах убегуны жить не желали. Почему-то. В наибольшем ходу была гипотеза о том, что тепло домов убегуны считают эрзацем и сторонятся его как противоестественного. Шабан склонялся к другой версии: что они так и не поняли, как эти дома собирать.
Вездеход, буксуя, одолел подъем, и снова легла под гусеницы степь, а Роджер, взяв круто в сторону, искал дорогу, точнее, колею, оставленную ими по дороге туда, и, найдя ее, дал полный газ. Шабан, устав от мелькания, сам не заметил, как задремал. Проснулся он оттого, что затекло тело, и удивился, увидев на приборной панели солнечное пятно. Он еще моргал непроснувшимися глазами, еще пытался сообразить, сколько же времени он проспал, но уже было ощущение, что что-то не то, что-то случилось не так, как должно было случиться, и это ощущение становилось тем назойливей, чем больше он приходил в себя. Наконец он увидел Роджера, уверенно и без особой тряски ведущего вездеход, неглубокую прямую колею, справа и до самого горизонта – степь, дрожание воздуха над высохшими озерами, слева – хребет, сильно отодвинувшийся, но это было заметно только по увеличившемуся пространству степи, отделившему вездеход от гор, а сам хребет, подумал Шабан, действительно отсюда такой же, как и из ущелья, правильно Роджер сказал. Но что-то было не так, не проходило ощущение неправильности, все сильнее он чувствовал необходимость вмешаться, как-то повлиять на результаты совершенной ошибки, и он уже не сомневался в том, что ошибка была совершена. Он резко передернулся всем телом и замотал головой, прогоняя сонную муть. Ага, вот оно! Солнце! Солнце висит над вершинами. Почему оно здесь, подумал Шабан. Его не должно быть. Оно было за горами, и весь наш путь пролегал в тени, и мы знали, что обратный путь, несмотря на то, что солнце будет высоко, тоже пройдет в тени. Отклонились в степь? Зар-раза! Некоторое время он мрачно смотрел на бегущую под днище колею и чувствовал, как в нем накапливается холодное бешенство.
– А ну, стой!
Роджер удивленно обернулся, и то, что он прочитал на лице Шабана, заставило его поспешно затормозить. На время вокруг ничего не стало видно: мимо, клубясь и закручиваясь в вихри, пронеслись тучи поднятой вездеходом пыли. Сволочь, думал Шабан, ненавидяще глядя на Роджера. Лопух безмозглый, убожество. Кто-то из мудрых и убеленных сказал, что, если хочешь убить человека, сосчитай сначала до десяти. Другой советовал считать до ста. А до скольких считать, если человек, на которого ты рассчитываешь, уверенно хочет угробить и тебя, и себя? Ишь ты, не понимает. Глазами лупает, а глаза голубые, испуганные, но это не тот испуг, не за жизнь свою глупую, а опять боязнь получить нагоняй от строгого учителя. А за что, сам не понимает. И при всем том, между прочим, уверен, что, какое бы раззявство он ни учинил, я непременно, и даже жертвуя собой, буду спасать ему жизнь, будто это стоит главным пунктом в моем контракте, будто это что-то настолько ценное, что я прямо зачахну от огорчения, если жизнь ему не спасу. Загнусь в трубочку. Нет, не понимает… До сих пор не понял.