Наречённая. Книга 1
Шрифт:
— Ты твердишь, что она не имеет для тебя значения, и в то же время ты не хочешь ее ни с кем делить. Значит, она для тебя все же имеет ценность.
— До тех пор, пока я не отымею ее во все дыры.
Проклятый ублюдок! Я сжала кулаки, а к горлу подкатила дурнота, загорелось в груди.
— Ты противоречишь сам себе.
— Кажется, мы об этом уже говорили Тхара, — прорезалось раздражение в красивом и в то же время омерзительном голосе этого выродка.
— Не нужно ее портить, Маар, сила в этой асс'aру спит, она не знает ее.
— Откуда тебе это известно?
— Я ведьма, мне не сложно узнать.
— Я
Повисло молчание, такое гнетущие, тягучее, оно горячей смолой облило меня, обездвижив совсем, казалось, они уже обнаружили, что я не сплю.
— Буди ее, нам нужно выдвигаться, — приказал Страж, а следом послышался шелест одежды и скрип ржавых петель.
Легкий сквозняк мазнул кожу, и я смогла свободно выдохнуть, забыв, как дышать, за ту долю мига, пока исгар покидал лачугу.
— Никогда не притворяйся спящий, он может это почувствовать. Вообще ни в чем не притворяйся, — строго заявил клокочущий голос.
Я приподняла веки и повернула голову.
— Он может простить глупость, но не ложь. Так что тебе лучше сразу отказаться от нее.
Со скамьи поднялась морщинистая старуха со смуглым лицом и направилась ко мне.
2_11 Истана
Я поднялась, хотя это мне далось с большим трудом. Перед глазами сразу все поплыло, на языке ощущалась липкая горечь, в груди — тошнота. Все тело будто из ваты, будто все кости из меня выдернули, оставив только мясо. Хотелось упасть обратно на постель и больше не вставать. Тхара подала мне чашу с каким-то травяным отваром, я приняла, выпив — другого выбора не было. Маар похоже не собирался задерживаться, и мне нужно восстановиться как можно быстрее, хотя все тело по-прежнему ломило, болел весь низ от пояса, саднило между бедер, но боли такой сильной, будто все внутренности выворачивает, уже не было, только неприятное стеснение внутри.
— Ночью у тебя был жар, он может вернуться к вечеру, — старуха встала, загораживая собой низкое, оно единственное оконце в лачужке и то затянутое чем- то мутным и плотным. — Я соберу тебе в дорогу трав, ты должна будешь их пить.
Я, сжимая дрожащими пальцами пузатые, чуть теплые бока плошки, кивнула, отпивая.
— Он везет тебя в Ортмор, — вдруг более приглушенно заговорила она. — Если ты туда попадешь, то оттуда, — она подалась немного вперед, вонзив в меня острый, как серп, взгляд, — уже не выберешься.
Я натянула на голое плечо сорочку, сжимая ее на груди почти бесчувственными похолодевшими пальцами, поежилась, всматриваясь в карие буравящие глаза старухи.
— Я сбегу, — ответила упрямо, опуская ступни на потертый коврик, отставляя пустую плошку на лавку.
Стало тесно находиться под вниманием чужачки, что оплетало, как липкая паутина.
— Без союзников у тебя это не получится. Тебе не хватит мудрости сделать это правильно, без лишних потерь.
— Что же мне делать? — приглушенно спросила я.
Горло сдавил ком отчаяния, вновь я почувствовала жалость к себе, вспоминая все то, что случилось еще совсем недавно, каждый синяк и ссадина на моем теле отозвались жжением этому безысходному порыву. Я понимала, что эта женщина толкает меня в еще большей тупик, загоняя в самые сети, но не могла этому противиться — слишком слаба и выпита сейчас. Но все же что-то теплилось во мне, внутри, давая тусклый, почти призрачный свет надежды. Я вспомнила, что старуха упомянула Ирмуса…
Тхара покосилась на дверь, потом вновь повернулась ко мне.
— Я бы могла дать тебе яда еще ночью, чтобы ты не проснулась, а ему сказала бы, что ты сгорела в лихорадке, чтобы избавить его и тебя от страданий, на которые вы обречены. To, что с тобой случилось — это не предел, ты опасна для него, и он опасен для тебя. Вы оба опасны для этого мира.
Я не понимала, о чем она твердит, но по спине продрали острые когти страха от ее слов. Меня затошнило. И в самом деле, во власти Тхары было это сделать — отравить меня, но она того не сделала. Втянув в грудь больше воздуха, пропитанного старостью дерева и травами, я посмотрела на нее прямо, и она прочла мой вопрос по лицу.
— Но я не могу пойти против Ильнар, — продолжила она уже спокойнее, — если ты до сих пор жива, значит, ей так угодно. Я не вправе решать твою судьбу и забирать жизнь дочери Великой Богини.
Весомый довод, ничего не скажешь. Но это нисколько не помогает в моей беде.
— Он думает, что ты обладаешь силой, но это не так, ведь верно? Ты для него безвредна, но он думает иначе, хотя подлинную опасность он пока еще не распознал. Но это только пока, а как только он узнает…
Ведьма замолкла, разлилась тягучая тишина, с улицы донеслось ржание коней — Страж уже подвел их к двери, и нужно бы поспешить. Старуха продолжила:
— …если он узнает, что ты убила его брата Дарлана, то…
— Можешь не продолжать, — оборвала я, вскидывая на нее помутневший взгляд.
Тхара смолкла, сжимая синие морщинистые губы. А я опустила взгляд, ощущая, как внутри все холодеет. Так значит, все же брат… Что-то оборвалось внутри.
Ведьма отступила, дав мне возможность немного подумать, но думать я не могла — голова трещала по швам. Все очень скверно, хуже, чем я предполагала. И видит великая Ильнар, лучше бы я не смотрела в это проклятое зеркало! Скверно, очень скверно. Воздух как будто смогом сгустился вокруг меня, и стало нечем дышать, в глаза потемнело от комьев разных отвратительных чувств. Если бы не вспоминала, было бы все намного легче. Но теперь ничего поделать нельзя, разве что, вновь отправиться в забвение, обратить себя вспять, чтобы то, что творилось внутри меня, погрести под толстым слоем пепла и попробовать еще раз вздохнуть свободнее. Теперь уже это невозможно. Уже нет. От этого не уйти, оно вновь найдет меня и потребует выхода, где бы я ни была. Это мешало мне жить в другом мире, это станет проклятием в следующем. Как Вояна это называла — кармой? Искуплением? Судьбой? Пороком?
Тхара положила на постель всю мою одежду, она теперь уже не вмешивалась в ту бурю чувств, что крутилась внутри меня месивом грязи и пыли. Плетью по сердцу била боль утраты, разжигая во мне гнев и ярость от того, что, пусть даже убийца моей сестры мертв, но его часть, заключенная в Мааре, жива. Осознание того, что этот выродок касался меня и истязал так же, как когда-то это сделал его брат с моей Вояной, было хуже всяких пыток. Ненависть заполонила душу, застлала глаза, заклокотало в груди омерзение, распирая ребра до треска.