Наречённая. Книга 1
Шрифт:
— Поторапливайся, — смял в кулаке хлыст исгар.
Я сглотнула, боль обожгла запоздало. Из глаз все же брызнули слезы, застывая на холодных щеках. Сжав зубы, судорожно натянув рубаху, не сразу попадая в рукава, надела и платье. Чулки и нижние штаны натянуть на себя удалось с трудом. Я не чувствовала пальцев ног, стоять самостоятельно не могла. Маар смотрел на меня равнодушно.
Я же его убила, вонзила нож в сердце, он не мог выжить?! Да и не он это был. Но кто же тогда, почему так похожи? Может, брат? Если так, то все сходится. Но кем бы он ни оказался, Маар ван Ремарт был таким же беспощадным выродком, я убедилась в этом окончательно. Знает ли он о том, что я убила его родственника? Если бы знал, то прикончил бы сразу же.
— Садись, — последовал очередной сухой приказ, когда я с горем пополам накинула плащ поверх сюртука, все еще не чувствуя тепла. Смертельный холод продолжал выламывать все
Я вскарабкалась на лошадь, что Маар привел за собой в поводу, окоченевшими пальцами вцепилась в узду.
— Я вижу, что знахарка тебе не нужна, раз твой маленький язычок способен выплескивать яд. Не думай, что я об этом забуду.
2_7 Истана
Хотелось крикнуть во все горло, чтобы он сдох, но я сдержала себя, давясь холодным воздухом. Черные глаза в полумраке сверкнули, обжигая своим демоническим холодом. Как я могла стерпеть его еще тогда, на постоялом дворе, когда он вынудил меня касаться его и пробовать на вкус? К горлу подкатила тошнота. Маар дернул поводья, направляя жеребца вперед, давая понять, чтобы я следовала за ним немедленно. Но от каждого движения животного подо мной по телу разносилась такая боль, что в глазах темнело. Между бедер еще жгло, ощущение вторжения не покидало меня, тянуло низ живота.
Мы покидали место ночлега быстро, под покровом ночи. До утра неизвестно сколько еще времени, но ван Ремарт явно спешил, подгоняя плетью скакуна, и мне приходилось непросто, чтобы успевать за ним. Видимо, он послал своих людей вперед, а сам задержался, выжидая, пока я приду в себя, а может быть, чтобы сильнее помучить меня, будто мало ему было того. Зачем? Зачем я ему стала нужна, он же получил свое, зачем тащит за собой?!
Как это ни прискорбно, отвратительно гнусно, но мне не к кому было податься. На Сожи напали твари, порождения Бездны, растерзав всех до единого — тех, кого я знала в детстве, теперь не осталось в живых. Да и родной дом, что остался без хозяев, за девять лет если не развалился, то бесхозным не остался. Родители, а точнее, отец лежит в земле, он пожертвовал собой ради двух дочерей. Он трудился на износ, чтобы прокормить нас, защитить, скрыть нашу сущность от посягательств, пока не слег от простуды. Он умер от жара. Тогда все бремя взяла на себя Вояна — старшая сестра, рискуя собой, показываясь на людях. Отец не просто так нас скрывал и жил едва ли не отшельником. Красота Вояны привлекала всех мужчин в округе, ей приходилось очень несладко, только другого пути заработать какие-то деньги молодой девушке, кроме как идти в услужение на постоялый двор, и не виделось. Я часто заставала ее по ночам всю в слезах, но Вояна упорно их скрывала от меня, как и синяки, оставленные грубыми руками гостей. Опьяненные притягательностью девушки, даже порой не замечая краски, которую она намеренно накладывала на лицо, скрывая гладкость и белизну своей кожи, ее домогались. Только рыбий жир, источающей зловоние, которым она натирала свое тело, спасал от грубых посягательств. До тех пор, пока не появился этот ублюдок, который взял ее прямо на кухне, а потом убил…
Я гнала лошадь, не упуская из виду спину исгара, покрытую плащом с мехами на плечах, вспоминая все то, что было погребено под забвением, не чувствуя ни своего истерзанного тела, ни того, что меня окружает заснеженный, угрожающий лютой опасностью лес. Как же так вышло, что теперь я пленница того, кто сгубил Вояну? Пусть, может быть, и не истинного убийцы, а похожего на него? Который теперь хочет убить и меня, только, видимо, более изощренным способом. И вообще, как могло случиться так, что я, асс'aру, попала в руки демона, исгара? Я прикусила губы, жалея, что не знаю ничего о Мааре ван Ремарте, кроме того, что он верный шакал короля, Страж излома Ледяной Бездны. Жалею, что девять лет назад на моем пути попалась эта ведьма, которая наложила на меня забвение, заковав душу в другом теле, в другом мире. Для чего? Зачем она меня спасла? Чтобы отдать на съедение волку? Вся прошлая жизнь как сон, как морок, и я в нем как игрушка, механическая, почти безжизненная — жить и не помнить, не знать, кто я есть на самом деле, что где-то осталась запечатанная прахом времени моя жизнь, мое тело, закованное и развивающееся в скалах. Все это на грани…
Мать я не помню. О ней много рассказывала сестра. Асс'aру не жила с нами, в последние годы, перед болезнью отца, все чаще уходила в горы — природа ее тянула к истокам, она стремилась к большему, чем тратить время на обычную жизнь замужней женщины, ее дорога вела в храмы, коих раньше было множество. Однажды, бросив все, она ушла и так и не вернулась. Только теперь я понимаю, что отец умер вовсе не из-за простуды, а от тоски. Асс'aру так и не смогла прижиться среди людей, проникнуться к мужу, к детям. Покинула нас. А он ждал ее изо дня в день, ждал, что она вернется, пока надежда эта не потухла, осыпавшись пеплом сгоревшего дотла сердца.
Серые, горящие далеким отблеском глаза, полные тоски — все, что я помню о нем.
Воспоминания прорезали сердце одно за другим. Я начала сильно отставать, едва держась в седле. Голова стала стремительно тяжелеть, как и тело. Не успела очнуться, как забрезжил розовыми всполохами над лесом рассвет, такой холодный и ослепительно красивый, он нежно красил макушки сосен искрящимся багрянцем. Только мне было не до того. Маар не собирался меня щадить и делать привалы. Местность не менялась: дремучий частокол смешивался со скалистыми нагорьями, и вновь сплошной лес. Я ежилась, косясь в стылую пугающую глубину, дышащую угрозой. Несколько раз во мне вспыхивало желание рвануть в заросли, но оно так же быстро остывало — инстинкт самосохранения во мне пока еще преобладал. После всего того, что я успела за эту ночь пережить, если и бежать, то не в руки холодной смерти — нет, не так глупо!
Еще через несколько миль остатки сил начали стремительно покидать меня. От ночной безостановочной скачки верхом болело все, каждая косточка, каждая мышца и клеточка кожи, ко всему меня начало трясти, как в лихорадке. В груди будто сгущался воздух, давил на ребра и горел, пальцы едва сжимали поводья, а перед глазами все сливалось и плыло белым тягучим маревом. Едва кобыла подо мной наскакивала на кочку или выемку, это тотчас отражалось в моем теле простреливающий с пят до затылка болью. Кажется, уже совсем рассвело, когда я, измотанная до смерти, повалилась на холку лошади, едва не рухнув с седла в снег — сильные руки успели меня перехватить. Наверное, я простонала от очередной вспышки боли в спине, только этого всего я уже не помнила, проваливаясь в самое жерло пекло, где было нечем дышать, где я совершенно не могла двигаться, а только тяжело ворочать руками и ногами пласты снега, отодвигая наваливающиеся на грудь неподъемные глыбы, чтобы не утонуть, чтобы вдохнуть, и стараться, чтобы очередной вдох не был последним.
2_8 Maap
Истана упала прямо ему в руки. Маар хотел задушить ее, чтобы не мучилась, и не мучиться самому. Сделать то, что он хотел сделать изначально — оборвать путы, но вместо этого он понес девчонку в хижину, где жила старая ведьма Тхара.
Он надеялся и страшился одновременно, что Истана умрет сама в дороге, но асс'aру осталась жива, плелась за ним из последних сил, стараясь не отставать. Бездушная сука хотела жить, а он рвал себя на части, чтобы не остановиться. Чтобы не дать ей понять, что она может управлять им, чтобы она уяснила себе, что она ему безразлична, что она не имеет для него никакой ценности, чтобы она признала для себя, что он — хозяин, что она его пленница, его рабыня, его трофей, с которым он имеет право сотворить все, что ему вздумается. Только с каждым ударом сердца Маар понимал, что твердит это самому себе, выжигая клеймом на своей плоти. Если бы она попросила его об отдыхе, он либо дал ей его, либо трахнул, а потом заставил волочиться за собой на ногах, привязав к своему седлу. Гордая, надменная асс'aру держалась до последнего, хоть и была сломлена, ни разу не проронила ни звука.
Маар стиснул хрупкое ослабленное тело Истаны, прижал к груди. Он ненавидел себя в этот миг. Ненавидел за противоречивые желания, что рождались в нем, когда он прикасался к ней. Ненавидел за то, что с ней он становился зверем, хуже зверя, за то, что она пробуждала в нем огненную тьму, готовую испепелить ее и себя дотла. Все это становилось слишком бесконтрольным, слишком неуправляемым, слишком сложным и опасным для него и не только. Голод и желание брали над ним верх. Маар ошибся. После того, как он лишил ее девственности, жажда нисколько не умерилась в нем. Стало еще хуже. Намного хуже. В нем еще больше разрасталось вожделение, до безрассудства, до помутнения. Он улавливал сладкий, как нектар, запах, источаемый ее кожей, лишался разума, хотел ее снова, неистово и жадно до искр в глазах и боли в паху. Он жаждал вновь испытать, как растекается сгустком по позвоночнику и бедрам жар, толкая его с края, жаждал испытать, как заливает голову темнота, как все его естество мощным прибоем ударяется о скалу, распадаясь на тысячи брызг. Он хотел, чтобы она так же смотрела ему прямо в глаза, а он тонул в их пронзительной стылой синеве, вдалбливался в нее безостановочно и бешено, наблюдая в накатывающем блаженстве, как Истана прикрывает ресницы, выкрикивает его имя и стонет под ним, забившись в экстазе. Но такого никогда не будет. Он взял ее грубо, разорвал лепестки нераскрывшегося бутона, не позволив ему расцвести самому. Она и не способна на это. Ему не стоит ждать подобного от бездушной твари, никчемной шкуры, что он тащит за собой.