Наркотик времени

Дик Филип Киндред

— Как они реагировали на это?
–

— Примерно, как и наши люди. Наркомания, неврологические расстройства, галлюцинации — настолько сильные, что делают их безразличными к их реальному положехию. — Он добавил, обращаясь наполовину к сашому себе — Такие вещи проходится делать в военное время. А они говорят о нацистах.

— Мы должны победить, мистер Хазелтин, — добавила мисс Бахис.

— Конечно, — устало ответил Хазелтин, — вы совершенно правы, мисс Бахис, как бесконечно вы правы! — Он уставился в пол ничего не видящим взглядом.

— Дайте мистеру Свитсенту запас наркотика — сказала мисс Бахис.

Кивнув, Хазельтин

залез в карман пиджака.

— Вот он, — Он извлек плоскую металлическую коробочку. — Джи Джи 180. Официально мы не можем дать его вашей жене, мы не имеем права снабжать наркоманов. Так что берите, а что вы с ним будете делать — это ваше дело. В любом случае этого ей хватит на всю оставшуюся жизнь. — Он не смотрел Эрику в глаза, он не отводил взгляда от пола.

Принимая коробочку, Эрик сказал:

— Похоже, вы не очень рады изобретению своей компании.

— Рад? — откликнулся Хазельтин. — Да, конечно, разве вы не видите? Вы знаете, как это ни странно, самое худшее было наблюдать за военнопленными порции наркотика. Они просто складывались, обмякали; для них не наступало облегчения. Они жили этим наркотиком, лишь только попробовав егo. Они радовались ему; галлюцинации были для них, как бы это выразиться? — развлечением… нет, не развлечением. Это захватывало их целиком. Я не дою, что это было, но они выглядели так, как будто заглядывали в бесконечность. Но это как раз то, что на медицинском языке называется…

— Жизнь коротка, — сказал Эрик.

— И подла, — добавил Хазельтин, как бы машинально, — Я не могу быть фаталистом, доктор. Может быть, вы удачливы или хитры, что-нибудь в этом роде.

— Нет, — ответил Эрик. — Едва ли. Быть все время подавленным нежелательно; фатализм — это не талант, а затяжная болезнь. Как скоро после приема Джи-Джи 180 начинается ломка? Другими словами, необходимо…

— Вы можете делать перерыв между приемом от двенадцати до двадцати четырех часов, — сказала мисс Бахис. Затем наступает коллапс механизма обмена веществ. Это — неприятно. Мягко говоря.

Хазельтин хрипло произнес:

— Неприятно — Боже милостивый, будьте реалистом, это невыносимо. Это смертельная агония, в буквальном смысле, И человек знает об этом. Чувствует, не будучи способным определить, что это такое. Немногие из нас переживали смертельную агонию.

— Джино Молинари, — сказал Эрик. — Он переживал. Но он уникален. — Пряча металлическую коробку в карман, он думал: “Итак, у меня есть не более двадцати четырех часов до того момента, когда я буду вынужден принять вторую порцию наркотика. Но это может произойти и сегодня вечером.

— Значит у ригов может быть противоядие. Не следует ли мне обратиться к ним для спасения своей жизни? Жизни Кэти? — Он не мог решить, “Возможно, — думал он, — я пойму это после первого знакомства с явлением ломки. А если не тоща то когда обнаружу первые признаки распада нервной системы”.

Он до сих пор не переставал изумляться, как его жена, вот так просто, взяла и отравила его. Какую же ненависть она должна к нему испытывать! Какое презрение к жизни. Но разве он не чувствует то самое? Он вспомнил свою первую беседу с Джино Молинари; его чувства тогда проявились предельно ясно. Они не отличались от чувств Кэти. В этом было одно из последствий войны — жизнь отдельное человека потеряла ценность. Так что он может видеть во всем войну. Это было бы для него легче. Но он знал, что война здесь не причем.

Глава 11

По пути в изолятор, где Эрик собирался передать Кэти ее ампулы, он, как ни невероятно это было, заметил мешковатую фигуру больного Джино Молинари. Он сидел в своем кресле на колесиках, с ногами, укрытыми пледом; его зловещий взгляд пригвоздил Эрика к полу.

— Ваша квартира прослушивается, — сказал Молинари. — Ваша беседа с Хазельтином и Бахис была зафиксирована, записана на пленку и передана мне в письменном виде.

— Так быстро? — только и смог сказать Эрик, Слава Богу, он не упомянул о своей собственной наркомании.

— Уберите ее отсюда, — простонал Молинари, — Она работает на Лилистар, она способна на все — я знаю. Такое уже случалось. — Он весь дрожал. — На самом деле ее здесь уже нет; моя Секретная служба уже выпроводила ее на вертолете. Так что я не понимаю, почему меня так это беспокоит… умом я понимаю, что полностью контролирую ситуацию.

— Если у вас есть запись нашего разговора, вы должны знать, что мисс Бахис уже распорядилась, яобы Кэти„.

— Я это знаю. — Молинари тяжело дышал, его вид был нездоровым и бледным; кожа висела тяжелыми складками на его морщинистом лице. — Видите, как работают эти лилистарцы? Используют наше оружие против нас же. Настоящие ублюдки, Я помог вам пробраться сюда, а вы притащили свою жену; чтобы получить эго дерьмо, этот проклятый наркотик, она способна на все — организовать на меня покушение, если они этого потребуют. Я знаю все об этом фродадрине; это я придумал для него название. От немецкого Froh, что значит радость, и латинского heda — корня слова, обозначающего удовольствие. Drine, конечно… — он замолк, его распухшие губы перекосились. — Я слишком болен, чтобы испытывать подобные встряски. И это когда все думают, что я восстанавливаю силы после операции, Вы пытаетесь вылечить меня или убить, доктор? Или вы и сами не знаете?

— Я не знаю. — Он чувствовал себя совершенно растерянным и выведенным из равновесия; слишком многое свалилось на него.

— Вы плохо выглядите. Вы переживаете, хотя, судя по вашему досье и по вашим собственным утверждениям, вы плохо относитесь к вашей жене, а она к вам. Я полагаю, вы думаете, что останься вы с ней, она не стала бы наркоманкой. Запомните, каждый должен жить своей собственной жизнью — она должна сама отвечать за свои поступки. Вы не заставляли ее сделать то, что она сделала. Она решила это сделать. Чувствуете вы себя после этого лучше? — Он наблюдал за выражением лица Эрика.

— Со мной… вес будет в порядке, — ответил Эрик.

— Как у свиньи в заднице. Вы выглядите не лучше ее; я спускался на нее взглянуть, не смог удержаться. Бедная женщина, уже сейчас можно заметить следы ущерба, причиненного этим наркотиком. И сколько не пересаживай ей новую печень или к переливай свежую кровь, ничего не поможет; все уже пробовали до нее, как вы знаете.

— Вы с ней говорили?

— Я? Разговаривать со шпионом Лилистар? — Молинари уставился на него. — Да, я поговорил с ней Пока они вывозили ее. Мне было любопытно взглянуть, что из себя представляет женщина, с которой вы связались; у вас есть жилка мазохизма в восемь ярдов ширины, и она это полностью подтверждает Она гарпия, Свитсент, монстр. Как вы мне и говорили. Знаете, что она мне сказала? — он усмехнулся. — Она сказала, что вы тоже наркоман. Прост чтобы причинить неприятности, верно?