Народная история России. Том II. Устои советскои? диктатуры, Проданов Денис

Народная история России. Том II. Устои советскои? диктатуры

на обложку

Проданов Денис

Шрифт:

Реквизиции квартир и выселения вчерашней буржуазии показали этические стандарты власти во всей красе. Всего через два месяца после Октябрьского переворота офицер-артиллерист В. Ф. Климентьев наблюдал за тем, как несколько семейств выселяли из их квартир. Выселяемым позволили взять с собой только самое необходимое, то, что они сами могли унести. Климентьев заметил: „Если кто-нибудь сопротивлялся, того – очень часто – выволакивали во двор и убивали. И это не грабители делали, а представители так называемой рабоче-крестьянско-солдатской власти.“ [191]

191

Клементьев. В. Ф., В большевицкой Москве (1918–1920), Русский путь, Москва, 1998, стр. 5

Представители демократической общественности были крайне обеспокоены происходящим. Историк и публицист С. М. Дубнов отметил в своём дневнике от 11 марта 1918 года, что вышел декрет о принудительном водворении („вселении“) красногвардейцев и рабочих в буржуазные квартиры. Он заключил: „Я, например, должен очистить свой кабинет для какого-нибудь

грабителя с казённой винтовкой. Всё это делается для подкупа черни.“ [192]

Дубнов подметил важную деталь. Советские структуры именно подкупали „низы“, стараясь завоевать их симпатию. При этом далеко не всем выселяемым разрешали брать с собой личные вещи. К примеру, поэта и публициста Фёдора Сологуба с женой, живших на родном Василевском острове, даже уплотнять не стали. Их попросту вышвырнули из квартиры, забрав все их вещи, мебель и книги. В результате, паре пришлось ютиться в павильоне, там же, на острове. Внутри павильона было настолько холодно, что за ночь на полу нарастала ледяная кора. [193]

192

Дубнов С. М., Книга жизни. Материалы для истории моего времени, Гешарим / Мосты культуры, Иерусалим/Москва, 2004, стр. 432

193

Зинаида Гиппиус, Воспоминания, Захаров, Москва, 2001, стр. 172

О том, какими варварскими методами осуществлялись выселения в советской республике весной 1918 года, повествует и случай Р. Донского. Донской работал профессором медицины в одном из столичных университетов. Семья его детей жила в Москве в районе Тверского бульвара. Молодая семья занимала одну комнату. В ней ютилось четыре человека: отец, мать, их новорожденный сын Всеволод и его няня Мариша. К этим людям среди ночи ворвались солдаты с винтовками. Они перевернули всё вверх дном и перепугали насмерть няню, у которой случилось нервное расстройство. [194]

194

Донской. Р. От Москвы до Берлина в 1920 г. // Архив русской революции, т.1, Терра, Политиздат, Москва 1991, стр. 192

Ночной визит был не более чем разминкой. Через два месяца семью, все взрослые члены которой работали, выставили на улицу. Дом, в котором они жили, реквизировали. Всем жильцам дали три дня на то, чтобы найти себе новую квартиру. Разумеется, ничего подходящего за это время найти было нельзя. По словам Доского, дяде Шуре пришлось „уплотниться“ и семья переехала к нему. [195]

Примерно через месяц семье Донских удалось снять жильё у беженцев из Варшавы, которые уехали вскоре после этого. Квартира осталась в распоряжении семьи, но ненадолго. По „стратегическим соображениям“ всех жильцов верхних этажей их дома снова вышвырнули – опять в трёхдневный срок. На этот раз семью Донских приютили знакомые, у которых они прожили около месяца. И лишь тогда семье повезло. В том доме, где жили родители, а Донской работал председателем домового комитета, освободилась квартира. Донскому удалось её отвоевать для родных. Это был четвёртый переезд семьи за одну зиму. [196]

195

Донской. Р. От Москвы до Берлина в 1920 г. // Архив русской революции, т.1, Терра, Политиздат, Москва 1991, стр. 192

196

Донской. Р. От Москвы до Берлина в 1920 г. // Архив русской революции, т.1, Терра, Политиздат, Москва 1991, стр. 192

Случай этот был далеко не исключительный. Он был ярким подтверждением того, как власть относилась к простым людям. Никаких даже приблизительных „буржуев“ в семье Донских не было. Отец бегал по службам с девяти утра до половины третьего ночи, а мать, несмотря на болезнь почек, работала в двух больницах. Как иронично заметил Донской, в РСФСР это называлось восьмичасовым рабочим днём. [197]

Между тем коммунистическая власть последовательно ужесточала жилищный регламент. 3 августа 1918 года Совнарком предписал местным Советам приступить к реквизиции и конфискации мебели в частных квартирах нетрудовых элементов и в частных конторах в случае заявлений от советских учреждений о недостатке мебели. [198]

197

Донской. Р. От Москвы до Берлина в 1920 г. //Архив русской революции, т.1, Терра, Политиздат, Москва 1991, стр. 192

198

Декреты Советской власти. Т. III. 11 июля – 9 ноября 1918 г., Политиздат, Москва, 1964, стр. 570

Формально мебель предполагалось конфисковывать у нетрудовых элементов. Но в действительности никто ни в чём не разбирался. Мебель конфисковывали у кого попало, в угоду совучреждениям. Как обнаружил один современник, самые громкие победы в Совдепии происходили в войне пролетариата с буржуазией. [199]

Очередной этап стихийного переселения в республике начался с конца августа 1918 года, после агрессивных призывов в правительственной прессе. Покушение на Ленина послужило сигналом к „выбиванию буржуазии из её гнёзд“. [200] Власть стала разбивать население России на категории. По словам очевидцев, если до осени 1918 вселения и выселения в стране происходили

бессистемно, то теперь жилищные комиссии производили это по всем правилам искусства, разбивая квартирующих на шесть категорий, подразделённых на параграфы. [201]

199

Окунев Н. П., Дневник москвича 1917–1920, Военное издательство, Москва, 1997, стр. 216-217

200

Красная Москва. 1917–1920 гг., Издание московского Совета Р. К. и КР Д., Москва, 1920, стр. 347

201

Окунев Н. П. Дневник москвича 1917–1920, Военное издательство, Москва, 1997, стр. 216

Москвич Н. П. Окунев объяснил, что, к примеру, 6-я категория, литер „В“ имела в виду буржуа, ликвидировавших свои дела и живущих спрятанными капиталами, или имеющих собственность: фабрики, заводы, дома, торговли и прочее: „У них отбирается всё, и выдается только 'походный паек': пара белья, подушка, одеяло, т. е. то, что полагается красноармейцу, уезжающему на фронт.“ [202]

Подобное выдворение жильцов из дома вело к глубочайшему нервному потрясению. Людей не только публично очерняли в прессе. Их насильственно вышвыривали из привычной колеи. Музыковед Н. Ф. Финдейзен вспоминал, как его знакомый, муж покойной певицы В. И. Рааб, изнервничался и плакал. Квартиру Рааба, ввиду отъезда уже сданную знакомым, заняли совершенно чужие люди и занесли туда всякий хлам, грязь и тараканов. [203]

202

Окунев Н. П. Дневник москвича 1917–1920, Военное издательство, Москва, 1997, стр. 216-217

203

Финдейзен Н. Ф. Дневники. 1915–1920 / Расшифровка рукописи, исследование, комментирование, подготовка к публикации. М. Л. Космовской, Дмитрий Буланин, СПб., 2016, стр. 261-262

Жилищные комиссии мгновенно научились притеснять „вредные“ категории населения со всей изощрённостью. В этом отношении типичен пример бывшего коллежского регистратора О. М. Меньшикова. Меньшиков жил в Новгородской губернии. После конфискации царскосельского дома у его семьи и вынужденного переезда Меньшиковых на дачу на Валдае, Меньшиков получил объявление о конфискации дачи. [204]

При этом Меньшиковы с детьми сильно нуждались и недоедали. Многодетный отец попытался опротестовать несправедливое решение властей. 12 сентября 1918 года отдел Городского хозяйства прислал ответ на прошение Меньшикова, что никакие его резоны не принимались. Дача его должна была отойти в „народное достояние“. [205]

204

Меньшиков М. О., Материалы к биографии // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв, Вып. 4., Москва, 1993, стр. 220

205

Меньшикова особенно злило то, что местные власти сами указывали статью декрета, которая говорила нечто совершенно отличное от того, чему они пытались подвергнуть его семью. И даже тогда власти упорно настаивали на своем. Из статуса владельцев дачи Меньшиковых перевели в „квартиронаниматели“. Чиновники нисколько не заботились о том, что родителям было нечем заплатить за хлеб детям, не говоря уже о плате за жильё. [206]

Как заметил сам Меньшиков, остатки правовых понятий обтрепались, как гнилая ветошь. Губернская администрация не слушалась даже центральных властей и толковала декреты Совнаркома вкривь и вкось. Меньшиков записал в своём дневнике от 13 сентября, что будет пытаться еще раз поговорить с ними, но, очевидно, без всякого результата: „Отнимают последний угол и последний клочок земли, заставляют платить за право жить в моем же доме, а чем платить? Чем кормить детей? Об этом ни малейшей заботы. До чего одеревенело сердце людей, до чего иссякла совесть!“ [207]

206

207

По всей стране насчитывались миллионы подобных примеров. Власть сознательно использовала деклассированные элементы в качестве тарана против интеллигенции. Подселяемым „пролетариям“ негласно разрешалось травить и оскорблять „соседей-буржуев“ из числа бывших хозяев квартиры.

Известный анархист А. М. Атабекян, разгневанный действиями большевиков, доходчиво объяснил смысл происходящего. Он писал: „Если завтра жилец вас оберёт, обидит членов вашей семьи, обесчестит вашу дочь, то власть тут ни при чем: она управляет вещами, а не свободными людьми.“ [208]

208

Атабекян А. М. Против власти / Составление, предисловие и комментарии А. В. Бирюкова, Либроком, Москва, 2013, стр. 142