Народная Русь
Шрифт:
В этой старинной хороводной песне отразился, как в зеркале, взгляд народной Руси на святость родительской власти над детьми и на связанные с нею обычаи, ставшие законом семейного быта, до сих пор не утратившим своей силы. Но не так стал страшен для молодых любящих сердец этот некогда неумолимо-суровый «закон», зачастую ломавший-калечивший всю жизнь брачившихся. Свадьба — судьба, но и судьба не всем лиходейкою на роду написана. Из воли родительской редко кто выйдет в деревенском быту, да и отцу с матерью — не велика корысть делать своих детей несчастными. А если и не
— «Стерпится — слюбится!» — если будет между молодоженами добрый совет. А не благословит им Бог — так, по крылатому слову народной Руси: «И любя поженишься, да наплачешься!»… «Не всякая девица — невеста, что приглянется!» — говорят в народе. «Не всяк добрый молодец — жених, что присватается!» — приговаривают: «Не ищи красоты — ищи доброты!», «Красота приглядится, а добротою изба навек светла будет!» Не перечесть всех поговорок-пословиц, которыми окружил народ-пахарь «свадьбу-судьбу» своих сынов-дочерей. Как о них, так и о свадебных обычаях русской деревни был уже свой сказ в настоящих очерках (см. гл. XLIII).
«Скажи, скажи, воробышек, как девицы ходят?» — запевается одна хороводная песня. «Он этак и вот этак: туды глядь, сюды глядь, где молодцы сидят!» — не замедляется ответ. «Скажи, скажи, воробышек, как молодцы ходят?» — продолжает запевало. Ответ следует точно такой же, с тою лишь разницею, что «молодцы» высматривают: «где голубушки сидят». Иные слишком долго себе невест «высматривают», все раздумывают. «На молодой жениться — с молодцами не водиться!» — подсмеивается над такой нерешительностью народное слово: «Богатую взять — станет попрекать; хорошую взять — не даст слова сказать; грамотницу взять — станет праздники разбирать; худую взять — стыдно в люди показать; убогую взять — нечем содержать!» и т. д.
По всему светлорусскому простору поется-распевается с незапамятных времен песня о молодце, собиравшемся жениться на вдовушке, но нашедшем свою судьбу в красной девице. «Как пошел наш молодец вдоль улицы на конец»… — начинается эта песня: «Ах, Дон, ты наш Дон, сын Иванович, Дон!» — подхватывает хор. «Дон» в иных местностях заменяется «Дунаем», что нисколько, однако, не меняет сущности дела. «Ах, как звали молодца, позывали удальца!» — продолжает запевало, вызывая тот же самый припев. А звали героя песни — «во пир пировать, во беседушке сидеть, на игрище поиграть!». Не идет он, отговаривается: «Уж как мне ли, молодцу, худо можется, худо можется — нездоровится…» Но все-таки, несмотря на «нездоровье», сдвинув шапку-мурмашку набекрень, с гуслями звончатыми под полою идет он «ко вдовушке на конец». Пришел, садится «против вдовушки на скамье», сел, — заиграл «во гусли во звончатые»… Играл-играл — бьет вдове челом, «уронил шапку долой», — обращается ко вдове с просьбой очестливою: «Уж ты, вдовушка моя, молодая вдова, подними шапку-мурмашку!» — «Не твоя сударь-слуга, я не слушаю тебя!» — отвечает вдова, и опять — «пошел наш молодец вдоль улицы на конец». Снова звали, позывали его «во пир пировать, во беседушку сидеть, на игрище поиграть»; как и раньше, не пошел он ни в первый, ни на вторую, ни на третье, — пошел «ко девушке на конец». И вот, — продолжает песня:
«Как садился молодец, Как садился удалец Против девушки на скамье. Заиграл он во гусли, Заиграл во звончатые свои. Молодец девице челом, Уронил шапку долой. Уж ты, девушка моя, Ты, красная моя, Подними шапку-мурмашку!»— обращается он к ней с тою же самой просьбою, как незадолго перед тем — ко вдовушке. Глянула на добра-молодца красная девица — приглянулся; поняла она, какой затаенный смысл кроется в его просьбе. Ровно маков цвет, зарделася красавица, потупила свои очи девичьи, исполнила просьбу. Потеряла она над собою волю, готова навек отдать ее молодцу счастливому…
«— Я твоя, сударь, слуга, Я послушаюсь тебя!»— из ясной глубины сердца звучит ответ ее, полный той кроткой покорности, которою русская женщина способна победить самую могучую силу воли, обезоружить неукротимый гнев, приворожить к себе без наговоров, безо всяких зелий, — которою она сильна в своем нежном бессилии.
По словам одной песни — «не бесчестно молодцу вдоль по улице пройти, к хороводу подойти». Другая прямо обращается к нему: «Гуляй, гуляй, молодец, поколь не женил отец!» С этою песней словно сговорилась третья, начинающаяся словами: «Гуляй, гуляй, девушка, пока твоя волюшка, — скоро замуж отдадут — все гулянья отойдут!..» Громадное большинство песен рисует семейную жизнь самыми мрачными красками — для вступающей в чужую семью молодушки — семью, где, кроме мужа-хозяина, над нею являются набольшими «свекор грозен батюшка» да — пуще того — «свекровь лютая». Много песен спелось-сложилось в русском народе про житье молодой невестки в мужниной семье, — грустные, тяжелые все это песни, горькою отравой жизни подсказанные-нашептанные. И во всех-то них отзывается та грусть-тоска, которою напоена страшная песня про «Лучинушку». «Лучина, лучинушка березовая!» — запевается она: «Что же ты, моя лучинушка, не ясно горишь, не ясно горишь да не вспыхиваешь? — Плачет-звенит напев, в душу просится; «… да не вспыхиваешь…» —
Народная жизнь на каждом шагу выдвигает из своей среды примеры самобытности, изумительной для незнакомых с нею близко. Что ни шаг в ее до сих пор еще не проходимые для многих дебри, — то и тупик для привыкшего мерить все на короткий аршин своих предвзятых взглядов наблюдателя. Сплошь да рядом приходится встречаться здесь с самыми разительными противоречиями, не только мирно уживающимися бок о бок, но словно даже освещающими друг друга. Коренной русский человек весь соткан из противоречий. Особенно живо проступает эта своеобразность его природы в народной жизни, ближе стоящей к первообразам бытия.
Вот, например, как ярко проявляется в русской народной песне построенное на противоречии чувство нежданно зарождающейся страсти. «Пошел молодец на гулянье, к красным девушкам на свиданье, ой лелю, лелю, на свиданье…» — начинается эта записанная в Ветлужском уезде Костромской губернии песня. «Мир вам, девушки, на гулянье, мир вам, красныя, на свиданье!» — продолжается песенное слово — очестливым поклоном-приветом молодца: «Входит молодец в круг к девицам, ходит молодец по кружалу, просит молодец побороться». Такая необычная просьба приводит в изумление: «Все тут девицы приутихли, все тут красныя приумолкли…» Выискалась, однако, в хороводом кругу и такая, которой пришелся по нраву вызов молодца: «Одна девица всех смелея, всех смелея, всех веселея, девка к молодцу выходила, выходила девка — с молодцем говорила: «Изволь, молодец, побороться!» В дочери современной деревни как бы проснулся дух богатырок древней Руси, удалых «палениц», выходивших на единоборство со своими побратимами — богатырями, с единого маху клавших наземь чужеземца-нахвалыцину. Так и здесь: «Девка молодца споборола, черну шапку с кудер сшибла, на нем синь кафтан изорвала, алу ленточку в грязь втоптала, кушак шелковый изщипала, за русы кудри теребила, во право плечо колотила, лицо белое пристыдила. Пошел молодец — сам заплакал, пришел к матери с жалобою…» Читатель-слушатель песни невольно настраивается на смешливое отношение «к пристыженному» паленицею наших дней молодцу. Но рассказ совершенно неожиданно заканчивается на иной лад. Жалоба молодца показывает, что он-то смотрит на это совсем по-другому. «Уж ты матушка, мать родная!» — говорит-жалобится он: «Меня девушки не злюбили, все-то красныя меня не любят, одна девица сполюбила, меня молодца поборола, черну шляпу с кудер сшибла, алу ленточку в грязь втоптала, кушак шелковый изщипала, на мне синь кафтан изорвала, а за русы кудри теребила, во право плечо колотила, лицо белое пристыдила!..» Эта песня распевается. в нескольких разносказах. Так, в Тульской губернии певуны, продолжая песню, ведут речь и о том, что произошло вслед за жалобой молодца. Пошла мать пристыженного пенять девушке. «Девушка, ты девушка, невеста!» — обращается она к ней: «Как тебе не стыдно? Как тебе не дурно? Обидела молодца-парня при всем при мире, при мире, при народе, при большом короводе!» Обидчица — утешает обиженного: «Не плачь, родимый (говорит она)! Русы кудри можно причесать, пухову шляпу можно надеть, на сборах поддевку все можно собрать, ситцеву рубашку можно зашить, козловые сапожки — можно надеть, а нам с тобою, молодец, все можно пожить, друг друга любить!» В калужском разнопеве — девица отвечает матушке обиженного парня, что она — красная — «пожалеет» и, как видно из заключительных слов, действительно, пожалела его:
«Назад-то молодца, назад ворочала: — Воротися, молодец, воротися, удалой, Не хвалися, молодец, да ты сам собой, Ты сам собою, своей красотою! — Все русые кудерки на нем причесала; Пуховую шляпушку ему надевала, Синенький халатик, сборы собирала, Ситцеву рубашечку на нем зашивала, Сафьяны сапоженьки ему надевала»…«Пошел, пошел молодец, пошел — взвеселился!.. — кончается песня. Смоленские-бельские песенники дополняют ее и тем, что девица — «молодчика сладко целовала, сладко целовала, так ответ держала: — Тебе дела нету, что я друга била! Сама понимаю, друга утешаю, ой лешеньки, лешеньки! Друга утешаю!..»
Песенное народное слово всегда было склонно к смешливости. Вот какую, например, картину рисует оно: «… что и черная грязь — то старухи у нас; что и белая капуста — то молодушки у нас; что лазоревый цветок — красны девушки у нас; что гнилая-то солома — то ребятушки у нас. На гнилую-то солому ныне честь пришла, что гнилая-то солома ныне женится, а лазоревый цветок за них замуж идут»… и т. д. Псковичи, певуны старинные, поднимают цену на девушек красных. «Вылетал соловей из Новагорода», — поют они, — «выносил он весть нерадостну: как у нас на Руси мальцы дешевы — первый молодец хоть бы дров костер, другой молодец хоть бы лык пучок, третий молодец хоть бы дегтю кувшин! Вылетал соловей из Новагорода, выносил он весть, весть нерадостну: как у нас на Руси девки дороги — перва девка во сто рублей, друга девка во тысячу, а третей девицы — цены нетути!» В стариной песне — «А мы просо сеяли, сеяли…», распевавшейся на Руси еще в незапамятные годы, кони, пойманные на вытоптанном просе и запертые в стойло, выкупаются у поймавших не ста рублями, не тысячей: «Мы дадим молодца, молодца!» — предлагают хозяева коней. «Нам молодец не надо, не надо!» — получается ответ. — «Мы дадим девицу, девицу!» — Нам девица надобна, надобна!» В одной калужской песне, занесенной П. В. Шейном в его песенную кошницу, есть такое место: