Народная Русь
Шрифт:
Государь, между тем, собирался к обедне в Успенский собор. Выход в собор совершался по Красному крыльцу, в предшествии и сопровождении бояр. Государь был одет в царское платно (порфиру), становой кафтан и корону; на груди его были возложены царские бармы; в руке он держал царский жезл. Под руки держали царственного богомольца двое стольников в золотых праздничных ферязях. Люди меньшего чина начинали шествие, большего чина вельможи следовали за царем.
Отслушав литургию, государь в одном из приделов собора переменял царское платно на «походное» и возвращался во дворец. Там в это время приготовлялся уже праздничный стол — на патриарха, властей и бояр. Но, верный своему благочестивому обычаю, самодержец московский не
А «изволил» государь приказывать еще с утра: «строить столы» для бедных и сирых. В Передней палате или в одних из теплых сеней государевых, к этому времени были уже другие гости: собиралось-скликалось по Москве до ста и более нищих и убогих. Столы уставлялись пирогами и перепечами, ставились жбаны квасу и меда сыченого. По данному ближним боярином знаку, присенники впускали царских гостей, занимавших места за столами. Входили подносчики и оделяли всех обедавших — от имени царского — калачами и деньгами (по полтине). Следом за ними палатою проходил ближний боярин, изображавший собою заместителя государева, и всех «опрашивал о довольстве». И только после того, как этот боярин приносил царю весть, что его убогие гости сыты, пожалованы «жалованьем» и отпущены со словом милостивым, — садился государь в Столовой палате за столы, «браные на патриарха и властей». Иногда, в то же самое время, столы для убогих и сирых «строились» и в царицыных покоях, в ее Золотой палате, где также раздавалось беднякам щедрою рукою царское жалованье. Утром, пред обеднею, к царице съезжались старшие боярыни, вместе с которыми она и слушала славление патриарха.
Встретив праздник делами благотворения обойденным судьбою несчастным и приняв «здравствование» духовных и светских властей ближних людей своих, государь отдавал себя семье. На другой день он слушал утреню и обедню в одной из своих комнатных церквей, после чего принимал приезжих из других городов христославов «духовнаго и светскаго чина». К царице в это же время собирались, по «нарочитому зву», приезжие боярыни. Родственники государя и государыни оставались в царицыных палатах — к «столу»; все же другие гостьи уезжали, так как им, по уставу, не предоставлялось права обедать за царскими столами.
На третий день великого праздника государь «шел саньми» на богомолье в один из наиболее чтимых, прославленных своими святынями московских монастырей. На раззолоченных, испещренных хитрым узорочьем санях, по сторонам царского места, крытого персидскими коврами, стояли два ближних боярина и два стольника. За государевыми санями ехала царская свита: бояре, окольничие, дети боярские. Поезд оберегался ото всякого лиха отрядом стрельцов во сто человек. Несметные толпы народа окружали царский путь, бежали и скакали на конях за поезжанами, приветствуя «батюшку-царя» радостными кликами. Посетив московские святыни, на обратном пути с богомолья государь заезжал поклониться праху родителей и возвращался в свои палаты.
Вечер этого дня царь, в кругу своей семьи, проводил в особой Потешной палате. В ней — гусельники, домрачеи, скрипочники, органисты и цимбальники услаждали слух государя. Скоморохи с карлами и карлицами забавляли царское семейство песнями, плясками и всякими другими «действами». Представали здесь иногда перед царскими взорами и «заморские искусники комедийнаго дела». С этого вечера в царицыных покоях и в теремах царевых начиналось время святочных забав.
«Уж я золото хороню, хороню, Чисто серебро хороню, хороню, Я у батюшки в терему, в терему, Я у матушки в высоком, в высоком…»— звенела, переливалась переливами голосистыми старинная «подблюдная» песня, и в наши дни общая всем святочным игрищам-беседам:
«Пал,А на Москве Белокаменной и по всей Земле Русской веселые рождественские Святки были уже в полном разгаре.
LIV
Звери и птицы
Разношерстное-разновидное царство зверей, как и разноперое-разноголосое царство птиц, населяющих обступающие человека поля, луга, леса и горы, не только не обойдено живучим словом народной Руси, но отразилось в его прозрачной глубине со всеми своими особенностями. И сказы-предания, и песни, и пословицы, и загадки, и поговорки, и присловья запечатлели в себе оба эти царства во всем их пестром многообразии. То величаво-спокойную речь ведет о них народ-сказатель, то окружает их дымкой таинственного-нездешнего, то пылает от них гневом, то обвивает их кроткой ласкою воспоминания. Мешая дело с бездельем, от страха-ужаса переходя к веселой шутке, он обрисовывает весь этот мир, близкий богатырскому духу пахаря, живущего, как жили и его давние пращуры, заодно с матерью-природою, дышащего одним дыханием с нею.
Зерцало простонародной мудрости — «Книга Голубиная» — устами царя Давыда Евсеевича называет «Индрика-зверя» главою и владыкой звериного царства. «Так и Индрик-зверь всем зверям мати», — гласит «перемудрое» слово и продолжает, наделяя этого диковинного зверя самыми чудесными свойствами:
«Почему тот зверь всем зверъям мати? Что живет тот зверь во святой горы, Он и пьет, и ест из святой горы, И он ходит зверь по поднебесью, Когда Индрик-зверъ разыграется, Вся вселенная всколыбается: Потому Индрик-зверь всем зверьям мати!»В этом сказочном звере легко, по самому его наименованию, узнать единорога, представлявшегося и в не особенно стародавние годы загадочным существом, с которым связывалась в суеверном воображении мысль о сверхъестественной силе и мудрости. Еще в XVII столетии рогу этой «матери всем зверьям» приписывались целебные свойства, и уверенность в этом была настолько велика, что даже царь Алексей Михайлович, по свидетельству дворцовых книг (1655 г.), соглашался за три таких рога заплатить десять тысяч рублей соболями и мягкою рухлядью. Сведущие в целении болезней русские люди того времени были убеждены, что рог единорога не только может оказывать помощь в различных болезнях, но и дает владеющему им человеку уверенность в цветущем здоровье на всю жизнь долголетнюю. «Длиною этот рог до шести пядей и светел, как светло», — повествуют о нем письменные люди, современники Тишайшего царя.
Над птичьим царством ставит седая народная мудрость не менее удивительную Страфиль («Естрафиль», «Страхиль» и «Стратим» — по иным разносказам) птицу. «Страфиль-птица всем птицам мати», — гласит она, — «что живет та птица на синем мори, она пьет и ест на синем мори; когда эта птица вострепенется, все синее море всколебается. Потопляет море корабли гостиные, с товарами драгоценными, и топит гостей, гостей торговыих, побивает судна, судна поморския: потому Страфиль-птица птицам мати»… Что это за птица Страфиль — остается для наших дней загадкою, потому что, хотя она и напоминает страуса по имени-прозвищу, да тот, как известно, никогда не живывал «на синем мори».