Народная Русь

Коринфский Аполлон Аполлонович

Глубоко трогательное впечатление производит старинная песня, в которой ведется речь о том, как «не звезда блестит далече в чистом поле, курится огонечек малешенек»… У этого огонечка, по словам песни, раскинут-разостлан «шелковый ковер», а на этом ковре лежит «удал-добрый молодец, прижимает платком рану смертную, унимает молодецкую кровь горючую»… Неизменный спутник богатырей русских — «добрый конь» — стоит подле раненого, стоит — «бьет своим копытом в мать-сырую землю, будто слово хочет вымолвить»… Песня приводит и самое «слово» коня доброго:

«Ты вставай, вставай, удал-добрый молодец! Ты садись на меня, своего слугу; Отвезу я добра молодца на родиму сторону, К отцу, матери родимой, к роду-племени, — К малым детушкам, к молодой жене!»

Услыхал удал-молодец таковы слова, вздохнул так глубоко, что растворилась его рана смертельная, пролилась ручьем кровь горючая». Держит он ответную речь своему коню доброму, именует его и «товарищем в поле ратном», и «добрым пайщиком службы царской», завещает ему передать молодой жене, что женился он «на другой жене», «взял за ней поле чистое», что «сосватала (их) сабля острая, положила спать калена стрела»…

Встречаются в былинном и сказочном народном слове рассказы о могучих конях, выводимых богатырями из подземелий, где они стояли в течение целых веков прикованными к скалам. Подбегают кони, провещающие голосом человеческим, к сказочным царевичам и добрым молодцам на распутиях, сами вызываются сослужить им службу верную. И, впрямь, верною можно назвать эту службу: они не только

увозят своего любимого хозяина от лютых ворогов, а и сами бьют-топчут их; не только переносят его на себе за леса и горы, но и стерегут его сон, и приводят его к источникам живой и мертвой воды и т. д. В народе до сих пор еще ходят стародавние сказания о выбитых из земли ногами богатырских коней ключах-родниках. Близ Мурома стоит даже и часовня над одним из таких источников, происхождение которого связано в народной памяти с первой богатырскою поездкой богатыря, сидевшего, до своего служения Земле Русской, сиднем тридцать лет и три года в том ли во селе Карачарове. В кругу русских простонародных сказок далеко не последнее место принадлежит коньку-горбунку, обладавшему силою перелетать во мгновение ока со своим седоком в тридевятое царство, в тридесятое государство. Появляется этот, напоминающий косматку-троелетку Ивана гостиного сына конек — как лист перед травой, — на клич: «Сивка-бурка, вещий каурка, встань передо мной…» и т. д. Влезет Иван-дурак ему в одно ухо серым мужиком-вахлаком, вылезет из другого — удалым добрым молодцем. Чудеса творит — всему миру на диво — хозяин-всадник такого конька-горбунка, добывает все, что ему ни вздумается, не исключая ни жар-птицы, ни раскрасавицы Царь-Девицы. Не может с ним поспорить-померяться в этом отношении наш современный конь-пахарь, но за последнего горой стоит его прямое происхождение от соловенькой лошадки могучего богатыря, с Божьей помощью крестьянствовавшего на Святой Руси в старь стародавнюю.

Поздние потомки песнотворцев сказателей, воспевавших богатырского добра-коня, современные краснословы деревенские именуют лошадь «крыльями человека». Другие же, не залетающие воображением за грань отошедших в былое веков, величают коня на особую стать. «Не пахарь, не столяр, не кузнец, не плотник, а первый на селе работник!» — говорят они про него. Этот первый на селе работник кормит держащийся за землю сельский люд, — по его же собственному крылатому слову: «Наш Богдан не богат, да тороват: трех себе дружков нажил — один его поит (корова), другой (лошадь) кормит, третий (собака) добро охраняет!» Псковичи — из сметливых краснобаев: заприметили они, что у коня — «четыре четырки (ноги), две растопырки (уши), один вилюн (хвост), один фыркун (морда) и два стеклышка (глаза) в нем». На симбирском Поволжье про лошадь загадывают загадку: «Родится — в две дудки играет: вырастет — горами шатает; а умрет — пляшет!» В Ставропольском уезде Самарской губернии записана Д. Н. Садовниковым такая загадка в лицах: «Шел я дорогой: стоит добро, и в добре ходит добро. Я это добро взял и приколол, да из добра добро взял!» (лошадь с жеребенком в пшенице). Конские ноги с мохнатыми пучками на щиколотках представляются любящему загадать загадку словоохотливому люду четырьмя дедами, и все четыре — «назад бородами». Записано собирателями памятников словесного богатства народного и такое крылатое слово про лошадь (в сообществе с коровою и лодкой): «Прилетели на хоромы три вороны. Одна говорит: — Мне в зиме добро! — Другая: — Мне в лете добро! — Третья: — Мне всегда добро!» Ходит по светло-русскому простору и на иной лад сложившаяся, родственная только что приведенной загадка: «Одна птица (сани) кричит: — Мне зимой тяжело! Другая (телега) кричит: Мне летом тяжело! Третья (лошадь) кричит: — Мне всегда тяжело!».

Конь, по древнейшему произношению, — «комонь». Лошадь считается словом татарского происхождения, но едва ли не ошибочно. Еще во времена Владимира Мономаха, — когда про татар не доносилось на Святую Русь ни слуха, ни духа, — ходило это слово. «Лошади жалуете, ею же орет смерд…» — писал удельным князьям русским этот великий князь. Встречается оно и в древних грамотах новгородских — по свидетельству Н. М. Карамзина [88] , не говоря уже о позднейших памятниках нашей старинной письменности. По тем местам, где оберегается-соблюдается родная старина, еще и теперь можно услышать в живой речи древнейшее название коня-пахаря. «На горы казаки, под горой мужики»… — поется, например, и в наши дни по селам-деревням Великолуцкого уезда Псковской губернии записанная покойным П. В. Шейном песня: «под горой мужики: все посвистывають, погаманивають, — меня, молоду, поуговаривають. У меня, молодой, свекор-батюшка лихой! Ен на горушки меня не пущаить. А я свекру угожу, три беды наряжу»… — продолжают певуны затейливые. Песня кончается словами:

88

Николай Михайлович Карамзин — знаменитый историк, автор «Истории Государства Российского». Он родился в сельце Богородицком (Карамзины тож) Симбирского уезда 1-го декабря 1766 года в семье богатого помещика. Детство он провел в деревне, 13 лет был отдан в один из частных московских пансионов, затем посещал лекции московского университета. В 1783-м году он уже печатал свои первые литературные (стихотворные и прозаические) опыты. Вскоре после этого он сближается с баснописцем И. И. Дмитриевым, затем поступает в военную службу, выходит в отставку, уезжает на родину, чтобы вскоре вновь вернуться в Москву и примкнуть к кружку Н. И. Новикова. Путешествию заграницу, совершенному им в 1789-90 годах, русская литература обязана его известными «Письмами русского путешественника». После этого мы видим его то издателем «Московского журнала» (1790-92 гг.), то автором повестей («Бедная Лиза» н др.), то стихотворцем, то просто светским человеком, то собирателем образцов русской литературы, то переводчиком иностранных классиков, проводящим через дебри суровой цензуры римских и греческих философов, историков и ораторов. В 1802-3 годах Н. М-ч выступает с изданием нового журнала «Вестник Европы» и с увлечением отдается историческим исследованиям. В октябре 1803 года, при содействии товарища министра народ. просвещ. М. Н. Муравьева, он получает звание «историографа» и 2000 руб. ежегодной пенсии, прекращает издание журнала и начинает писать свою «Историю». В 1816-м году вышли первые восемь томов этого обессмертившего его имя труда, в 1821-м — 9-й, в 1824-м — 10-й и 11-й. Через два года, 22-го мая 1826 г., великий писатель скончался, не успев дописать 12-го тома своего гигантского труда, которому посвятил более 20 лет жизни. Похоронен Н. М. Карамзин в С-Петербурге (где провел последние 20 пет, за которые судьба сблизила его с императорской семьею) — в Александро-Невской Лавре. На родине, в гор. Симбирске, воздвигнут — повелением императора Николая I, — памятник автору «Истории Государства Российского»

«Три беды снаряжу; Подошлю воров, Чтоб покрали коров; Подошлю людей, Чтоб покрали клетей; Подошлю куманей, Чтоб увели комоней»…

В другой, псковской же, до сих пор играющейся песне на «комо-нях» разъезжает широкая боярыня — Масленица. Вероятно, есть и по другим местам такие песенные выражения, но нельзя не заметить, что чем дальше, тем все менее и менее понятной великороссу становится это древнее слово, помнящее дни Гостомысла [89] . «Ах ты, конь мой конь, лошадь добрая!» — поет современная деревня, сливая оба имени своего вековечного помощника. «Кляча воду возит, лошадь пашет, конь — под седлом!» — наряду с этим оговаривает она самое себя.

89

Гостомысл — первый посадник новгородский, убедивший старейшин отправить послов к варягам для призвания князей. О нем существуют и другие преда-ния, называющие его сыном Буривоя, князя славянского (потомка Вандала). По этим преданиям, он перед смертью своей завещал призвать князей на Русь из родственного ему дома князей варяжских. Рюрик, если верить сказанию, приходится внуком Гостомыслу со стороны матери

Многое множество пословиц, поговорок и всевозможных прибаутков-присловий о коне-лошади, вылетело из словоохотливых уст русского народа, перехвачено по дороге из одних — в другие зоркими да чуткими калитами-собирателями, занесено ими на страницы

живой летописи народного слова. Не только пахарем-работником был конь, а и верным другом родной удали. Он является в представлении народа-краснослова воплощением здоровой бодрости: «Он ходит — конь-конем!» — говорят у нас. Отголосок богатырских времен слышится в таких изречениях вольного казачества, как: «Конь мой конь, ты мой верный друг!», «Вся надежа — верный конь!», «Конь под нами, а Бог — над нами!», «Господи, помилуй коня и меня!», «Конь не выдаст — и смерть не возьмет! «Добрый конь из воды вытащит, из огня вынесет!», «Счастье на коне, бессчастье — под конем!», «Счастливый на коне, бессчастливый — пеш!» и т. д. «Поглядим — вывезет ли конь!» — замечают о надеющихся на счастье. Про неудачливую случайность говорят в народе: «Хотелось на коня, а досталось под коня!» С кем приключится несчастье, — к тому сплошь да рядом применяются поговорки: «Пришла беда, отворяй ворота, выпускай добра-коня!», «Пропал конь — так и оброть в огонь!», «Увели конька, так не нужна и оброть!» и т. п. Безлошадный двор — убогая семья; обезлошадеть — попасть в нужду невылазную. Потому-то и говорится в народе: «Мужик без лошади — что дом без потолка!», «Без коня — не хозяин!», «Без лошади — не пахарь!», «Есть на дворе лошадка да конек — и сыт, и одет!», «Без хлеба с голоду помрешь; без коня — и с хлебом намыкаешься горя!» Знает народная Русь, что «Счастье не кляча — хомута не надвинешь!»; но — и знаючи — готова, как и в стародавнюю пору, повторять свои пословицы-поговорки, вроде: «Хорош конь — счастлив и детина!» Древнерусские богатыри не только ударяли своих добрых коней по крутым бедрам, а и становились на отдых у Сафат-реки, засыпали им в торока пшена сорочинского, запускали их на луга поемные-бархатные, давали им тела нагуливать. Так и теперь твердо помнят коневоды русские, что погонять коня надо не кнутом, а овсом (кормом). «Не накормлен конь — скотина, не пожалован молодец — сиротина!» — ходит по светлорусскому простору народное слово. «Конь тощий — хозяин скупой!» — приговаривает народ: «Гладь коня мешком — так не будешь ходить пешком!» Хорошая лошадь без хозяина не останется, по слову старых людей. «Добрый конь — не без седока, с седоком — не без корму!» — добавляют иные. Но и корм — корму рознь; недаром обмолвился сельскохозяйственный опыт пословицами: «Вола гущей откормишь, коня — только раздуешь!» Не один корм, а и уход за конем нужен: «От хозяйского глаза и конь добреет! Как в езде, так и в рабочем обиходе, советуют хозяйственные, заглядывающие вперед люди беречь коня.

«Одним махом всего пути не проскачешь!» — говорят они: «Одним конем поля не покроешь!» «Выше меры и конь не протянет!», «Пахать — паши, да оглядывайся, погонять — погоняй, да остерегайся!» Не так-то легко завести доброго коня. По дедовскому поверью, идущему из далеких глубин старины стародавней, покупать лошадь надо с большой оглядкою, с немалой опаскою. «Одними деньгами добра коня не укупишь! — гласит простонародная мудрость: «Не пришелся ко двору конь, так хоть живого под овраг вали!» Повсеместно можно услышать в деревнях-селах рассказы о том, как домовой («соседко» — по иным разносказам) того, либо другого коня не взлюбил. Народ верит, что этот хранитель домашнего очага каждую ночь разъезжает по двору на лошади: не придется ему по нраву новый конь — загоняет до полусмерти, приглянется — сам, старый, гриву заплетать зачнет, холить примется, корму подкладывать станет. «Наших лошадок домовой любит!» — говорится сплошь да рядом в крестьянском быту при взгляде на коней, которым, что называется, впрок корм идет. Один домовой любит одну масть, другой — иную. Не придется какая шерсть «ко двору», — лучше и не заводить таких в другой раз: все равно, толку не будет. До сих пор старые, прочно сидящие «на своем кореню» хозяева придерживаются обычая водить лошадей одной масти, чтобы не досадить «дедушке», живущему в печке — что ни ночь, обходящему дозором все клети, все сараи. «Чей конь — того и воз!» — сложилась в народе поговорка о работящих людях, наживающих достаток трудом праведным; но ее же иногда применяют и к тем, кто не особенно чист на руку. «Даровому коню в зубы не смотрят!» — оправдываются любители до поживы на даровщину. Но таким зазорным хлебоедам того и гляди придется услышать отповедь: «С чужого коня — среди грязи долой!» Зачастую говорят они сами себе: «И прыгнул бы на коняшку, да ножки коротки!» Свое добро — всякому дорого. Из этого понятия и сложилась поговорка: «Непродажному коню — и цены нет!» Об увальнях, неповоротливых разумом, тяжелых на соображение работниках обмолвилась народная Русь словцом: «На коне сидит, а коня ищет!». «Волк коню — не товарищ!» — говорит она, сопоставляя рабочую силу с хищником, вырывающим кусок чуть не изо рта у соседа. «Чешись конь с конем, свинья с углом!» — оговаривает простодушная деревня напрашивающихся на свойство, не приходящихся ей по сердцу чужаков. Ничего силком с человеком не поделать, как ни учи его — не приручишь; так и с конем неезженым. А «обойдешь да огладишь — так и на строгого коня сядешь!» — говорит народ. Нет человека без недостатка, люди — не ангелы, жизнь — не рай. «Конь о четырех ногах — и тот спотыкается!» — гласит вещее, пережившее века слово: "Кабы на добра коня не спотычка, кабы на хорошего работника не худа привычка — цены бы им не было!» Опыт — великое дело в житейском обиходе: вооружась им, понабравшись его по жизненной путине, не надо уже и по семи раз ко всему приглядываться, по семи раз отмеривать, — смело иди, режь — не бойся!.. «Старый конь борозды не портит!» — применяет народная Русь к этому случаю свою крылатую молвь. Но не великая радость и старая опытность, если ей суждено — волей-неволей — дряхлеть год от году. «Укатали сивку крутые горки!» — пригорюнивается не одна седая голова, на Божий мир глядючи, былое вспоминаючи: «Был конь, да изъедился!» Приходит пора, что и тряхнул бы прежний удалец стариной, да спина не разгибается; и принялся бы за дело, да ноги ломит: как ни корми такого работника — все «не в коня корм»… Знает-помнит об этом народ, — недаром к слову молвит: «В худого коня корм тратить — что воду лить в бездонную кадушку!»

Дорожит хорошими работниками русский народ, в поте лица по Божию завету — вкушающий хлеб насущный. «Он работает — как лошадь хорошая!» — ходит молва о такой ворочающей горы силе, «Что ни сделал — все из-под кнута!» — о работниках иного склада, противоположного этому. «Лошадка в хомуте — везет по могуте!» — отговариваются слабняки, ссылаясь на свое малосилье. Как в работе за столом вокруг чашки со щами «ложкой, а не едоком», — так и в дороге — «не лошадью, а ездоком», берут. Ко всяким случайностям своего домашнего обихода применяет коневод поговорки-пословицы, связанные с понятием о коне-пахаре, коне-скакуне. «Кобыла с волком тягалась — хвост да грива осталась!» — говорит он о непосильной борьбе с кем-либо. «Не бери у попа дочери, у цыгана — лошади!» — приговаривает он, недоверчиво вслушиваясь в хвастливые речи. «Большая лошадь нам не ко двору — травы недостанет!» — посмеивается деревенский люд, перебивающийся с хлеба на воду, в ответ на предложение неподходящего к его засилью дела. «Шутник — покойник: помер во вторник, а в среду встал — лошадку украл!» — отзываются в народе смешливым прибауткой на ложные слухи, распространяемые любителями их. «Пеший конному не товарищ!» — отвечают сытые своим потовым трудом, серые с виду пахотники-мужики, когда их спрашивают, почему они не водят дружбы с горожанами-бархатниками, у которых, по пословице: «На брюхе шелк, а под шелком-то — щелк»…

Горе горькое хлеборобу без своей родимой полосы, но не в радость земля, если нет у него коня-пахаря на дворе. Краснослов-народ, умудренный тысячелетним опытом трудовой жизни, идет и дальше в своих определениях причин зажиточности: «Не дорога и лошадь, коли у кого во дворе бабушки нет («кому бабушка не ворожит» — по иному разносказу)!» — говорит он. Бабушкой зовется в просторечье иногда слепое счастье, иногда вызволяющий изо всякой беды богатый (или сильный) родственник. «Счастье — не лошадь: не везет по прямой дорожке, не слушается вожжей!» — замечают старые люди, перешедшие поле жизни. Лишиться лошади — в быту русского крестьянина великое горе: ничуть не меньшее, чем пожар, если только не большее. Оттого-то и причитают, голосят на всю деревню бабы-хозяйки над павшим конем, называя его «кормильцем», «родимым» и другими ласковыми именами-величаниями. «Ой, что-то мы, горькие, станем делать! На кого-то ты, кормилец, нас спокинул?!. Пойдем мы по миру с сумою, под окнами Христа-ради… Намыкаемся мы горюшка, насидимся без хлебушка — со малыми детушками… Кто-то нам пашеньку запашет? Кто полосоньку взборонует?» — голосом вопят, что над покойником, деревенские плакальщицы, на все лады выхваляя его «статьи» — достоинства. «Ты по пашеньке соху водил легче перушка», — хватающим за душу голосом продолжают они, — «бороздочки-то бороздил глубокие, не глядя — шел прямохенько, не погоняючи — любехонько! Твои быстры ноженьки не знали устали; помнил ты все пути да все дороженьки. Побежишь — не угнаться ветру буйному»… — Немало и других, кроме этого — подслушанного на симбирском Поволжье — причитанья над павшим конем-пахарем, ходит и в наши дни от села к селу по народной Руси.