Народные русские легенды А. Н. Афанасьева
Шрифт:
Что касается до нашей старинной легенды, она также имела свои литературные источники в византийских книгах, которые уже давно начали у нас переводиться; много могла почерпать народная легенда и из собственно русских житий, огромное количество которых до сих пор остается мало разработанным; наконец, фантазия народа могла работать сама под влиянием утвердившихся религиозных и нравственных воззрений или по готовым прежним образцам. Последнее даже необходимо признать, потому что для иных народных легенд о Христе, апостолах и святых до сих пор не было найдено источников в древних письменных памятниках.
Условия появления легенды оказались, следовательно, в старой русской жизни так же, как это было в мире романском и немецком: было одно содержание христианских преданий и одно стремление преданий переработать их отчасти фантазией. Но развитие нашей и западной легенды было все-таки различно: последняя выросла до такого же законченного поэтического цикла, в какой сложились произведения мифического и рыцарского эпоса; легенда легко привилась к литературе и скоро стала в ней темой поэтических вариаций. Гервинус определяет ход ее образования такими чертами. В поэтических обработках, говорит он, история Христа, его семейства и учеников до святых позднейшей эпохи более и более сближала
Такого широкого и самостоятельного развития легенда не имела в нашей старой литературе, главным образом потому, что наши старые «списатели», как их называли, привыкли действительно больше списывать чужое и пользовались уже готовыми византийскими легендами. Количество легенд, относящихся к лицам евангельским, у нас было несравненно меньше, и главное, лишено самостоятельной обработки, хотя материал издавна был под руками. Хронографы и Палеи, представлявшие священную и древнюю историю, пришли к нам уже в первые века славяно-русской письменности от греков и южных славян; священная история, которую они передавали, уже была прикрашена рассказами, перешедшими потом в народную легенду. Так же давно начали переводить у нас жития, отдельные и собранные в разного рода патериках; литература древних и новых апокрифов была также очень знакома, но всем этим материалом у нас очень мало воспользовались. В нашей литературе едва ли когда найдется что-нибудь подобное тем эпопеям, которые посвящены были на западе евангельским лицам и событиям. Причина в ограниченности литературного развития вообще и в различном направлении религиозных понятий: нашим старым людям не приходило в голову дать легенде более поэтическую форму, чем та, какую она получила в первый раз, — самый язык, на котором они читали и сами привыкли писать, был в сущности язык чужой; окаменевший в церковном употреблении, он не мог идти на выражение задушевной мысли, необходимой в поэтическом произведении. Господство славянского языка, без сомнения, убивало поэзию: единственный раз, когда хотели им воспользоваться для поэзии, он уложился только в нелепые вирши Семеона Полоцкого и товарищей. Притом у нас, если не господствовало исключительно, то было в большой силе чисто буквальное понимание того, что относилось к религиозным верованиям; в книге церковной видели всегда нечто догматическое, и какова была привязанность к букве, можно видеть до настоящей минуты у раскольников.
Но хотя благочестивая ревность и понимала поэзию по-своему, она произвела много сказаний чисто русских, в которых пробивалась все-таки струя легендарной поэзии.
Наконец, источником народной легенды были и предания, шедшие не из книги, а жившие в самом народе, как песня и сказка: всего труднее определить пути, которыми проходили эти незатейливые повести до тех пор, пока встретились с любопытством ученых собирателей. Здесь легенда от беспрестанного обращения в народе иногда смешивалась с другими рассказами; в ее христианские рассказы вплетались разные посторонние черты из старых мифических воспоминаний: к библейскому сказанию о сотворении мира примешалась космогония древних обрядовых песен, в историю благочестивых людей попали подробности из народных сказок, в преданья об аде и рае вошли принадлежности новейшего быта и т. д. Примеры мы увидим в легендах г-на Афанасьева. Любопытно, что в этих народных легендах различные народности сходятся таким же поразительным образом, как в сказочном эпосе: легенды повторяются часто с замечательной точностью.
Таким образом, по содержанию народная легенда может быть приурочена или к чужим переводным сказаниям, или к литературным повестям чисто русским, или, наконец, к устным преданиям, в самом начале принадлежавшим к области народной поэзии. Нам остается еще сказать несколько слов о том, какие формы принимало у нас это общее легендарное содержание и в каких памятниках оно сохранилось и сохраняется в народе. Во-первых, большое количество легенд оставалось всегда только в форме житий (повторяем, что мы здесь разумеем народные, а не церковные сказания о житиях святых); некоторые из них наиболее читались и нравились и достигали, следовательно, известной популярности, особенно между грамотными людьми.
Не менее плодовиты были эти картинки изложением христианской морали в притчах и примерах, какими пользуется иногда и легенда народная: они изображали страшный суд, видения о загробной жизни, рассказывали о пьяницах, вдавшихся бесу; о мучениях немилостивых людей после смерти, о людях, умерших без покаяния, и пр.; одним словом, предмет картинок совершенно сходился здесь с чисто легендарными мотивами. Нам совершенно неизвестно, как давно появилась у нас другая, более оживленная форма легенды, — так называемые стихи. Эта форма уже прямо относится в область народной поэзии по своему колориту и внешности, но памятники не дают нам возможности определить ясно, в какое время произошло это перерождение народной легенды. Правда, мы встречаем в рукописях рассказы, написанные совершенно в тоне и размере стихов, но они попадались до сих пор только в сборниках конца 17-го и начала 18-го века. Заметим при этом, что в стихах надобно отличать два непохожие разряда: одни по своему содержанию принадлежат, без сомнения, к очень древней эпохе, как стих о Голубиной книге, и по языку совершенно народны; другие ясно принадлежат позднейшим книжникам и сложены на довольно нескладном языке, с тяжелыми книжными выражениями. В настоящее время, как, без сомнения, и прежде, стихи являются специальностью нищих старцев и слепцов, которые поют их в больших собраниях народа; те из них, которые были пограмотнее, были, вероятно, и сочинителями стихов. Легенды, заключающиеся в стихах, собраны были в первый раз Киреевским; они относятся ко всем тем сюжетам, которые мы упоминали выше. Отчасти это космогонические предания, как стих о Голубиной книге, в котором наши этнографы отыскали следы древнейших мифических преданий, как «Евангелистая» песня, стих о Георгии Храбром. Другие пересказывают книжные легенды о святых, как стихи о Елизавете Прекрасной, Николае Святителе, Федоре Тироне, царевиче Иоасафе и т. д., или сообщают известные поверья о будущей жизни, страшном суде, рае и аде; в них встречаются и сказания о том, как Христос ходил между людьми, — несколько подобных мы найдем и в издании г-на Афанасьева. Наконец, третьи, наиболее новые и слабые, наполнены нравственными сентенциями. Духовные стихи представляют вообще наиболее обработанную поэтическую форму нашей народной легенды, но, сколько нам кажется, они известны в народе гораздо менее, чем другие произведения народной словесности; быть может, народ начал уже забывать их.
Далее, до настоящего времени легенды живут в народе в виде простых прозаических рассказов. Переходя от одного к другому, от поколения к поколению, они не могли сохранить прочной формы, и больше, чем песня или стих, подвержены были изменениям. Рассказчики мешали их между собой, соединяли и разделяли, так что ученому собирателю нужно много внимания, чтобы передать их в должном целом виде. Эти прозаические рассказы, ходящие до сих пор в народе, предпринял издать г-н Афанасьев.
В связи с легендой стояли, наконец, и те народные произведения, превосходный образчик которых мы открыли недавно в повести о «Горе-Злочастии». Их соединяет благочестивое настроение рассказа, но последняя гораздо более обыкновенной легенды обращается к действительной жизни, вводит картины нравов и другой стороной своей принадлежит к чисто светской поэзии. К сожалению, повесть о «Горе» до сих пор остается несколько одиноким явлением в своем роде, и мы не можем определить, как много в старину написано было подобных вещей.
Итак, г-н Афанасьев ограничился только простыми прозаическими легендами, сохраняемыми преданием. Манера издания осталась у него та же, как в его сборнике сказок, т. е. он собрал подобные рассказы, записанные разными лицами в разных краях России, — между прочим, много записанных г-ном Далем и самим издателем, — и печатает их в том виде, как получил. Критика наша и прежде заметила недостаточность этого способа, вызывающего, например, такие возражения: насколько верны списки, которых издатель сам не мог проверить, и чем определяет он распространение легенды, которую он относит к какой-нибудь одной местности. В этом виде изложение легенд становится очень случайным: рассказчик, со слов которого пишется легенда, мог дать ей иной тон, чем следует; мог пропустить иные подробности, которые можно было бы дополнить на том же месте от других; местное распределение легенд или общая известность их остаются совершенно не определены.
Приведем теперь несколько примеров из книги г-на Афанасьева, чтобы познакомить читателя с различными типами легенды и вместе с тем показать, как она связывается с обыденной действительностью и понятиями простого человека. Первое место занимают легенды о хождении Христа и апостолов между людьми. Это один из любимых мотивов легенды вообще: Христос является на землю обыкновенным человеком, чтобы испытывать людей и направлять их на добрые дела; средством для этого обыкновенно бывает какое-нибудь чудо. Такого рода история рассказывается о «христовом братце» (см. легенду № 8).
В других легендах Христос также принимает на себя вид нищего старика, ходит по деревням и испытывает людей. Один раз богатый мужик принял его дурно и едва пустил переночевать; на другое утро старик предложил мужику помочь ему молотить хлеб; на току сложили пол-одонья хлеба, Христос зажег их и от сгоревшего хлеба осталось чистое, богатое зерно. Когда Христос ушел, мужик попробовал сделать то же сам, но хлеб сгорел, огонь бросился на избы и произошел страшный пожар. В другой раз Христос наградил мужика, который дал ему хлеба, тем, что из небольшого мешка зерна намололось у него на мельнице столько, что мужик не знал, куда и девать. Христос странствовал или один, или с апостолами, или с Николаем Милостивым: он терпеливо сносит ошибки слабых людей и своими чудесами обыкновенно направляет их на путь истинный; но иногда он строго наказывает их, — одного богатого и немилостивого мужика он обратил в коня и отдал доброму бедняку. Отношения бедных и богатых составляют чрезвычайно обыкновенный мотив подобных легенд; это обстоятельство прежде всего бывает на виду у простолюдина и легенда утешает его тем, что добрый бедняк в заключение всегда бывает награжден. Судьба иногда ошибается, по-видимому, в раздаче земных благ, посылает сокровища богачу, который не умеет ими пользоваться, прибавляет новые нужды неимущим, но зато небесное правосудие вознаграждает в будущем каждого по заслугам (см. легенду № 3 «Бедная вдова»).