Нарушенная клятва
Шрифт:
— Эй! Ма Первая, ты тут?
Почти тут же хлипкая дверь распахнулась, и на пороге возникла заполнившая собою весь дверной проход фигура толстой пожилой негритянки. Расплывшись в улыбке так, что ее глаза превратились в две узкие щелочки, она воскликнула:
— А, молодой хозяин приехать! Добро пожаловать! Добро пожаловать, молодой хозяин.
— Как ты поживаешь, Ма Первая?
— Хорошо, как добрый Господь пошлет.
— Значит, все в порядке?
— В порядке, молодой хозяин. Очень в порядке.
—
— Да, я вижу, молодой хозяин, жена. Высокий, большой леди. Да! Да! Красивый большой леди, мэм.
Все, что удалось пробормотать Тилли в ответ на это коряво произнесенное, но явно искреннее приветствие, — это:
— Как поживаете?
На что негритянка, кивая и улыбаясь, ответила:
— О, поживаете хорошо, хорошо, мэм.
— Ма, а как Первый? Все в порядке?
— Первый в порядке, хозяин. Первый очень в порядке.
— А Второй, Третий и Четвертый?
— Второй в порядке, босс, а Третий и Четвертый, — она рассмеялась, отчего ее необъятная грудь так и заходила ходуном, — они никогда не быть в порядке, пока они не дойти до большие годы, молодой никогда не в порядке. А Четвертый, он лучше это время, потому что хозяин Тайлер давать ему ездить верхом.
— А-а, хорошо, хорошо. Я рад.
— Вы находить мисс Луиза хорошо, хозяин?
— Да, Ма Первая, очень хорошо.
— Я заботиться мисс Луиза, я хорошо заботиться. — Это она сообщила уже без улыбки, подтверждая свои слова медленными кивками. Мэтью так же серьезно ответил:
— Я знаю, что ты заботишься о ней, Ма Первая. И она очень благодарна тебе.
Старая негритянка кивнула еще медленнее.
— Мы осматриваем усадьбу, — объяснил Мэтью. — Сейчас вот хотим пойти повидаться с ребятами.
Черное лицо снова расплылось в улыбке:
— Они все топить сало на конюшне.
Улыбнувшись в ответ, Мэтью без дальнейших церемоний развернул Тилли за плечи и повел ее вдоль проволочной ограды к ряду добротных деревянных домиков. Пройдя несколько метров, она, глядя прямо перед собой, спросила:
— Почему ты называешь негров по номерам?
— О! Это дядя так называл их еще тогда, когда только купил, и это привилось.
— Купил их?
— Да, купил. Ведь они рабы.
— Рабы?
Тилли мгновенно остановилась. Потом, плотнее укутав шею воротником пальто, в упор взглянула на Мэтью.
— Ты не осуждаешь рабство, Мэтью?
Он ответил не сразу; на его лице отразились смешанные чувства.
— Нет, я не осуждаю рабство, дорогая. В Англии я осуждал бы его, ненавидел, питал бы к нему отвращение, но здесь я принимаю его как экономическую необходимость. Вначале их ввозили сюда для работы на плантациях.
— Ввозили? — переспросила она, не отрывая от него глаз, и он повторил:
— Да, ввозили, как товары, хотя к сожалению, с ними обращались куда менее бережно, чем с товарами. И это несмотря на то, что зачастую они представляли собой весьма драгоценный груз.
— Это ужасно.
— Что ж, ты не единственная, кто так думает. Но прошу тебя об одном: не высказывай вслух своего мнения насчет рабов или даже метисов — таких, как Диего и Эмилио — в присутствии дяди. В этом случае ты рискуешь вступить на весьма шаткую почву, и дядя своими аргументами разобьет тебя в пух и прах. — Он усмехнулся. — Во всем, что касается ввоза рабов, замены их метисами и абсолютного истребления всех индейцев, он считает себя непререкаемым авторитетом.
Тилли слегка вздрогнула и снова поплотнее закутала шею воротником.
— Ты очень привязан к нему, правда?
— Да, я очень привязан к нему. Это не значит, что я не вижу его недостатков, всегда разделяю его мнение или придерживаюсь тех законов, которые он сам устанавливает для себя и для всех остальных. Но, несмотря на это, скажу прямо — я люблю его. И ты, когда узнаешь его получше, тоже полюбишь.
— Его дочь хорошо знает его, но почему-то не любит.
Мэтью нахмурился. Взяв Тилли под локоть, он потянул ее вперед.
— То, что происходит между ними, — дело семейное. Я уже говорил, что объясню тебе все позже, по крайней мере, с моей точки зрения.
Они вошли в первую конюшню, где работало трое негров. Один из них, высокий худощавый старик, помешивал какую-то вонючую жидкость в железном котелке на печке, в которой весело потрескивали дрова. Увидев вошедших, он немедленно выпрямился; его примеру последовали и другие двое. Все они улыбались Мэтью.
Прикоснувшись рукой ко лбу, старый негр произнес:
— Привет, молодой хозяин.
— Привет, Первый, — ответил Мэтью и кивнул остальным: — Привет… Как дела?
— Дела хорошо, хозяин, дела хорошо.
Тилли всмотрелась в лица, словно вырезанные из черного дерева. Этим двоим молодым неграм было, скорее всего, около тридцати. Позже она узнала, что они не являются сыновьями старика, да и вообще не родня ему.
Тилли почувствовала, как ее охватывает горькая грусть: этого пожилого человека и вполне взрослых мужчин называли по номерам и именовали «ребятами», как мальчишек. Они смотрели на нее, кивали ей, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы улыбнуться в ответ. И это было весьма кстати. На конюшне они не задержались. Выйдя на улицу, Тилли увидела четвертого негра, приближавшегося со стороны псарни. Про себя она сразу решила, что вряд ли привыкнет называть этот дом псарней: уж как-то слишком это слово резало слух. Однако четвертый негр не только не подошел к ним, но, как ей показалось, намеренно уклонился от встречи. Когда она поделилась своим впечатлением с Мэтью, тот ответил: