Нарушенная клятва
Шрифт:
С предыдущей остановки прошло не так уж много времени, и вот в Вашингтоне-на-Бразосе Тилли села за стол в доме, который был первым настоящим домом, увиденным ею в Америке. Он тоже был весь деревянный, но выстроен аккуратно и даже искусно. Этот дом принадлежал некому мистеру Рэнкину — небольшого роста, тщедушному человеку и его такой же маленькой, худенькой жене. У них было двое сыновей. Семья владела в городе мелочной лавкой, которой занимались только отец и старший сын. Младший был увлечен лошадьми. За обедом разговор шел главным образом о лошадях, особенно о мустангах.
Хотя мужчины были увлечены разговором, а хозяйка, казалось, внимательно слушала их, Тилли чувствовала, что все члены семьи незаметно наблюдают за ней,
Тилли никто ни о чем не спрашивал. Когда Мэтью объяснил, откуда взялся ребенок, все ограничились молчаливыми кивками. Присутствие же Кэти и вовсе не потребовало объяснения — где ребенок, там и нянька.
У Рэнкинов тоже была прислуга — гораздо более многочисленная, чем была бы в доме тех же размеров где-нибудь в Англии: один мексиканец прислуживал за столом, другой приносил еду из кухни, а во дворе, еще раньше, Тилли заметила трех рабов-негров.
Ей еще предстояло привыкнуть к тому факту, что люди, имеющие рабов, могут быть весьма милыми и симпатичными. Много лет назад жена священника рассказывала ей о рабах и о тех жестоких людях, которые владеют ими, однако она до сих пор не замечала никаких признаков жестокости. «Впрочем, — сказала себе Тилли, — я ведь едва успела ступить ногой на эту землю». И тут же, мысленно криво усмехаясь, подумала: «Да, ногой-то едва успела ступить, но спина и ягодицы болят так, словно уже не первый год трясутся по этим дорогам».
Находясь среди Рэнкинов, Тилли отметила также, что мужчины здесь либо говорят много, либо отмалчиваются: золотой середины у них не было — это точно.
По окончании обеда все уселись на веранде, чтобы полюбоваться великолепным закатом солнца, но Тилли стоило большого труда усидеть в своем деревянном кресле с решетчатой спинкой, ей не терпелось побежать в уборную, которая даже в этом доме представляла собой отдельную постройку в конце двора. Всю свою жизнь она видела плюющих мужчин. Дороги и мостовые в Шилдсе, Джарроу и Ньюкасле были буквально покрыты слюной. В бедных домах камины зачастую бывали изукрашены плевками, как татуировкой. Но слышать постоянные звонкие шлепки о стенки железной посудины, поставленной между креслами, было почти пыткой, особенно после сытного мясного обеда. А сейчас все трое Рэнкинов посасывали свои трубки, откашливались и плевали, так что вскоре эти звуки стали выстраиваться в голове Тилли в некую тошнотворную мелодию.
Мэтью тоже курил, однако, как и его отец, не плевал — разве только в платок, — за что Тилли была ему очень благодарна.
Сославшись на то, что ей нужно пойти взглянуть на ребенка, Тилли встала, собираясь уйти. Мэтью тоже поднялся, улыбнулся ей, кивнул и снова сел.
Уже входя с веранды в дом, Тилли услышала, как младший Рэнкин со смехом произнес:
— Лошадка что надо, Мэт…
И еще что-то, чего она не разобрала. Идя по коридору к своей комнате, в открытую дверь, она увидела сидящих в торце стола Кэти и Дуга Скотта. Оба смеялись. Ей безумно захотелось присоединиться к ним, но она уже усвоила, что в этой свободной стране ей придется столкнуться с еще одним препятствием: статусом. Когда-то Мэтью, усмехаясь, сказал, что, хотя вслух об этом не говорится, здесь с гораздо большей щепетильностью относятся в понятию класса, нежели в Англии, потому что в Америке классовое деление более многоступенчато. В самом низу этой лестницы находились черные рабы; за ними шли метисы, унаследовавшие одну половину крови от индейцев, другую — от мексиканцев или даже белых, а у некоторых один из родителей был белым, другой — мексиканцем. Далее шли поселенцы, в большинстве своем люди уважаемые, хотя и среди них частенько попадались лодыри и бездельники. Выше находились белые — те, кто устанавливал нормы и правила: торговцы, банкиры, адвокаты. Это из их среды выходили политики, общественные деятели, а также — и об этом не следовало забывать — военные. Некоторые из них становились офицерами, командирами — главным образом, уточнил Мэтью, те, кто прибыл непосредственно из Англии. Хотя среди военных было и большое число обыкновенных наемников, которые сами были ничуть не лучше тех, кто находился у них в подчинении. В большинстве своем наемники были просто сбродом и записывались в армию лишь ради того, чтобы избежать кары за какое-либо преступление, не отдавая себе отчета, что жизнь в этих так называемых фортах сама по себе является карой, превосходящей по своей суровости все другие.
Мэтью говорил обо всем этом легко и непринужденно, как мог бы говорить мистер Бургесс, давая урок истории, так, словно все это происходило в какие-то давно минувшие времена. Разница состояла лишь в том, что время было отнюдь не прошедшим, а самым что ни на есть настоящим, и все происходящее самым непосредственным образом касалось ее, Тилли, и тех, кто сейчас находился рядом с ней.
Заметив ее, Кэти встала:
— Что-нибудь нужно, Ти… мэм?
— Нет-нет, — отозвалась Тилли, — все в порядке.
И Кэти снова уселась.
Вот и еще кое-что новенькое: отныне она для Кэти — мэм. Тилли улыбнулась про себя, ведь Кэти чуть было, по старой привычке, не назвала ее по имени.
Ребенок спал. Во сне он разметался и лежал в своей качающейся колыбельке почти голенький. Впервые увидев колыбельку в доме, Тилли удивилась, но миссис Рэнкин поведала ей, что у нее три замужних дочери и несколько внуков. Пальчики одной руки Вилли были запущены в волосы, как будто он чесал голову, крохотный кулачок другой сжат под подбородком. Малыш был таким забавным, таким красивым… Глядя на него спящего, Тилли всякий раз испытывала желание схватить его на руки и крепко прижать к себе — такого хрупкого, такого любимого. Если бы только не его глаза… Тилли потрясла головой. Нельзя снова начинать горевать по этому поводу, она должна принять все так, как есть, и помочь сыну справиться с недугом. Пока еще в одном глазу зрение сохранилось. Остается только надеяться, что Вилли будет продолжать видеть им до тех пор, пока не станет достаточно взрослым, чтобы носить очки.
Тилли обернулась на звук открывшейся двери. Вошел Мэтью и быстро подошел к ней. Встав рядом, он обнял ее одной рукой, глядя на спящего мальчугана. Ей казалось странным, что он так привязан к Вилли, что не испытывает ни малейшей ревности. Он вел себя так, словно это был его собственный ребенок.
Когда они отошли от кроватки, Мэтью в тусклом свете всмотрелся в лицо Тилли и, взяв его в ладони, сказал:
— Ты им понравилась. — Потом, вздернув подбородок, как будто рассердившись сам на себя за столь банальную фразу, повторил: — Ты им понравилась. Я имею в виду, они от тебя просто в восторге.
Тилли состроила гримаску и, продолжая смотреть на мужа, выговорила:
— Что-то мне так не показалось.
— Потому, что они не разговаривают с тобой? Не придавай этому значения, обращай внимание на поведение, на взгляд. Нужно прожить здесь пару лет, чтобы они начали общаться с тобой.
— Ну что ж, значит, мне есть к чему стремиться.
— Милая моя, хорошая! — Он обнял ее и поцеловал.
Некоторое время они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Потом, когда он отпустил ее, она спросила:
— Сколько нам еще ехать? Только честно.
— Если не случится никаких задержек, будем дома завтра, к полудню.
Она серьезно взглянула на него:
— Я немного побаиваюсь, Мэтью.
— Этой страны?
— Нет.
— Индейцев?
— Нет-нет. Хотя, — она кивнула, — мне не хотелось бы никаких встреч с индейцами. Нет. Я побаиваюсь встречи с твоим дядей и его дочерью. Ты сказал, что он смотрит на тебя как на сына. Ему ведь может не понравиться, что его сын обзавелся женой.