Нарушенный покой Хозяйки Лабиринта
Шрифт:
— Итак, Саймон Карутерс против… Кто еще хочет выступить? Что ты скажешь, Джон? — Хью Ли обратился к невысокому коренастому блондину, лицо которого почти полностью скрывали огромные очки в темной роговой оправе. — Ты тоже намереваешься в августе ловить рыбку?
— Терпеть не могу рыбу, — тихо, но с чувством ответил атлетический блондин.
— Коллега Меллоу прекрасно высказался на тему рыб, — развел руками профессор, — но нас больше интересует ваше мнение по теме мисс Бэкон.
— Если вас интересует мое мнение, господин профессор, то, честно говоря, я не вижу особых препятствий. Я совсем не против провести часть отпуска на одном из греческих островов, а тем более
— Памела и Роберт Гордон?.. — Обращаясь к супружеской паре, Хью Ли одновременно придвинул к себе листок с переводом папируса.
Роберт Гордон являл собой традиционный тип британского ученого: худой, почти лысый и очень сдержанный. Его жена была под стать супругу: холодная, светловолосая красавица, очень ухоженная и чересчур воспитанная. Это была типичная англичанка, имеющая все достоинства и недостатки своей социальной среды. Я не питал теплых чувств ни к этой среде, ни к таким женщинам.
— Мы согласны с Джоном, — уловив еле заметный кивок своей жены, сказал Роберт. — Мы как раз собирались в отпуск в круиз по Средиземному морю.
— Ба! Яхта! — опять вдруг выпалил Карутерс и вновь замолчал.
— Хм… — Профессор озадаченно потер лоб. — Вы понимаете, что я обязан послать этот папирус в различные комиссии?.. И они могут рассматривать его в течение года?.. Там начнется волокита с историками, гидрографами, юристами и так далее?.. Затем еще получу указание предложить нашей одержимой жаждой деятельности Кэрол написать работу под названием «Возможная польза, которую могло бы принести науке исследование острова Керос». А?.. Но скажу вам по секрету — этот папирус меня очаровал, а внезапный дар покойной вдовы я ощущаю как акт провидения. И поэтому вот что я вам скажу: мы должны, должны туда поехать! Кто-нибудь хочет еще что-нибудь добавить?
— Нет, профессор Ли! — раздался громогласный голос Карутерса. — К тому же я полагаю, что раз это остров, то наверняка там найдутся и рыбы. Хотя… — Он усмехнулся. — Боюсь, до этого не дойдет. Вы забываете о Хозяйке Лабиринта, которая быстренько покидает вас всех в бездну, а меня, который и думать не думал нарушать ее покой, прекрасненько оставит в добром здравии.
— Будем надеяться, что, как у всего в этом мире, и у Хозяйки Лабиринта срок годности истек. Говорят, что боги, в которых никто не верит, перестают существовать. — И профессор Ли демонстративно подмигнул мне.
— Мы не можем быть в этом настолько уверены. — Роберт Гордон склонился над столом и, взяв лист со словами Перимоса, поднес его к глазам. — Я думаю, что пророчество этого человека начинает потихоньку сбываться.
— Что, Бога ради, ты хочешь этим сказать? — Мэри Сандерс взяла у Гордона текст и пробежала по нему глазами.
— Я думаю о той вдове, которая подарила нам эту прогулку. Ее можно назвать инициатором, поскольку благодаря ей мы поедем нарушать покой Хозяйки Лабиринта.
— Ну и что? — уставился на Гордона Карутерс. — Не говори, как Пифия.
— О, нет. Ведь эта леди умерла, не так ли? Упала в бездну. А с ней и ее имя, потому что дар этот, если вы помните, был анонимным. — И он ухмыльнулся, довольный своей шуткой.
Несколько месяцев спустя я вспоминал эту его улыбку и думал: если бы тогда я не поддался общему настроению, если бы тогда эта шутка меня насторожила, смог бы я в таком случае предотвратить трагедию?.. Но нет, ни я, никто другой не в состоянии был предвидеть что-либо. В дружном взрыве смеха, последовавшем после слов Гордона, не прозвучало ни единой фальшивой ноты.
5. О чем они думали в тот день…
Как всегда я сидел за моей «Оливетти» и ждал звонка… Правда, это была уже другая книга. С той я уже разделался, как и Кэрол со всеми формальностями по подготовке к экспедиции. И теперь я сидел и ждал ее звонка… Разлука «на три-четыре недели», как сказала она, «укрепит мои чувства к ней, ведь любовь познается в испытаниях».
— Ну знаешь ли, — ответил я ей, — вот уж не думал, что ты читаешь художественную литературу. Но учти: как только ты вернешься, я умыкну тебя в какое-нибудь захолустье Европы и шиш ты выберешься оттуда.
Она рассеянно кивнула и назвала дату отъезда.
И вот сегодня я сидел и ждал ее звонка. Потому что сегодня уплывали в Грецию Гордоны на своей маленькой яхте. Первые участники экспедиции. Я взглянул на часы… Да когда же, черт возьми, она позвонит…
Саймон Карутерс тщательно завязывал галстук перед зеркалом, висевшим в микроскопической прихожей его квартиры на Медоу-стрит. Он поправил воротничок и еще раз с удовольствием оглядел себя. Хотя сегодня мысли его были заняты чуть меньше собственной персоной и чуть больше — кое-чем другим. Надев пиджак, он вошел в комнату. На письменном столе лежала бумага, покрытая цифрами и какими-то таинственными знаками. Карутерс поднес бумагу к лицу и еще раз пробежал по ней глазами. Да, в этом что-то есть… Это открывает кое-какие перспективы… Это может придать видимую правдоподобность… Может, но не должно. Чертов кретин этот Гордон!
Господи! Ну почему это случается именно со мной! Я ведь умный. Я очень умный. И очень красивый.
Он взглянул на часы…
Боже, я опаздываю! Они же через час отплывают. Господи! Если бы выпала хоть десятая часть от ста тысяч фунтов…
Он вновь взглянул на свой почти безошибочный футбольный тотализатор.
— Ну что ж, посмотрим, посмотрим, — пробормотал Карутерс, взял шляпу и вышел из квартиры.
Памела Гордон стояла на палубе маленькой моторной яхты, голубая корма которой была украшена ее именем. Под ногами она слышала шаги Гордона, который расставлял ящики с экспедиционным оборудованием. Она оглядела взглядом пристань. Никого… Но сейчас, наверное, начнут появляться… Пара прощальных шуток, объятья-рукопожатья и — вперед, через устье Темзы, Ламанш, Францию, Испанию, Гибралтар и… под знойное небо Средиземноморья. Она криво усмехнулась. Да, никто бы не догадался, что главной страстью в жизни этой женщины было управление яхтой в открытом бурном море.
На палубу вышел Гордон, вытер платком лоб и устало улыбнулся жене.
— Все готово, дорогой?
— Да, можем отплывать.
— Нет, мы должны их дождаться, — она нежно поправила воротничок его рубашки и вновь оглянулась на пристань.
Вот-вот должен появиться Саймон Карутерс…
Джон Меллоу с трудом протиснул свои огромные плечи в узкие дверцы такси и с облегчением откинулся на спинку заднего сиденья. Он очень устал. Всю ночь он читал корректуру. Слава Богу, столько лет работы над книгой позади. Но он не чувствовал ни радости, ни облегчения. Мысль, до сих пор дремавшая в подкорке сознания, выползла теперь наружу и обрела четкую формулировку: величайшей ошибкой моей жизни было пригласить Гордона для совместной работы над книгой! И дело не в том, что Гордон плохо разбирался в критской керамике. Как раз наоборот, он знал о минойских черенках все, что только можно было о них знать. Но все новое, ценное, то, что называется открытием в науке, родилось только в его, его собственной голове. Меллоу мучился от мысли, что его обокрали.