Нас научили
Шрифт:
– Совхоз работал, арыки чистил, - давился слезами.
– Ладно, не плачь, будь мужиком. Сколько денег получал?
– Сто рублей получал, да. Зимой дом сидел. Папа умер, мама болной. Пенсия нет, надо деньгам давать, да... Сад маленький. Мама директор ходил, земля просил. Говорят, писот рублей дай. Нет писот рублей. Говорят, деньгам заработать не мог, ленивый, зачем земля?
– У, заразы, Андропова на вас нет. Что за народ? Хоть что с ним делай - все терпит. Да что у вас, советской власти нет? Пожаловаться некому?
Тукташев сидел, сгорбившись, тер глаза, пошмыркивая носом.
– Как жаловаться? Милиция арестует, турма садит, да, бить будет.
– Ну, это ты загнул,
Часа через два они его нагнали. Здоровенный голый мужичина, на полголовы выше Постникова и вдвое шире в плечах, поднялся навстречу. Видно, решив, что погоня отвязалась, он расположился обсушиться на бугорочке в жидком осиннике. Дурашливо вскинув загребистые, как совковые лопаты, лапищи, разглядев буквы на погонах, весело объявил:
– Парни, я не жулик, я - браконьер!
– Почему убегали?
– Постников шутить не собирался.
Мужик состроил глупую физиономию:
– Так гнались... С собаками...
Он явно издевался.
– Документы попрошу предъявить.
– Какие документы у голого человека?
– звонко хлопнул себя по литым молочным ляжкам, продолжая куражиться.
Но Постников уже углядел на валежине маленькую книжечку, раскрытую солнышку. Потянулся. Здоровяк перехватил руку, сжал запястье, как в тиски завернул. Приблизил вплотную широкое лицо. В холодных глазах разгорались злые искры.
– Вот этого не надо, начальник.
Сморщившись, Постников брезгливо отстранился. Притопил пальцем спусковой крючок автомата. Хлестнул короткой очередью. В сторону, конечно, по раскинутой телогрейке, вывернув мокрые клочья серой ваты. Мужик сразу обмяк, попятился. Глаза его опустели. Постников без замаха, прямым, саданул костяшками в мохнатую грудь так, что екнуло. Мордатый сел, придавив задом голубичный куст.
– Я ж тебя шлепну сейчас, дядя. В порядке самообороны.
– И, страшно выкатывая бешеные глаза, Постников хрипло заорал, скалясь щербатым ртом, брызгая слюной: - Становись к сосне, гад!
В хилом осиннике сосной и не пахло. Но тот поверил, перепугался не на шутку. Место глухое, свидетелей нет. Минут пять ползал под наведенным дулом, молил детьми и Христом-богом. А Постников материл его и в бога, и в святых апостолов, и в распронавертеть туда-сюда... И пару раз врезал сапогом под ребра. Потом забрал размокшие корочки - охотничий билет, сверив полуотклеенную толстощекую фотографию с бледным оригиналом, сунул в карман.
– Где надо, разберутся, что ночью в бобровом заказнике делал. А пока поживи маленько...
* * *
Полулежа под тощими елками в теплых, косматых, как верблюжьи горбы, податливых кочках, они уминали холодную тушенку, по очереди выскребали ложками последнюю банку. Сухари и курево, превративиеся в грязную липучую массу, выбросили ещё у реки.
Васек, а правда ты МГУ бросил?
Постников разочарованно глянул в тусклый алюминий вылизанной ложки, со вздохом сунул её в мешок.
– Было дело. С третьего раза поступил заочно на истфак, со второй сессии бросил. Жена с тещей запилили - зачем в Москву ездишь, деньги мотаешь, учись дома. Да и вообще... Жизнь обломала. Я в город с Севера приехал простой, как два рубля одной бумажкой. На заводе гайки крутил. Что с трибуны поют, всему верил. Суетился чего-то, права качал, комсоргом заделался. А потом как самому на морду гайку навернули, чтоб не доискивался, кому гаражи из казенного железа клепают, и все такое... Ну и понеслось. С обеда
Вставать не хотелось - с ночи на ногах. Лежали расслабленно, отдыхали. Понтрягин выплюнул обкусанную травинку:
– Сталина нет. Он бы навел порядок.
– Ты прямо как моя матушка. Та на усатого просто молится. А батя покойный, наоборот, бывало, как услышит про Сталина, так: "Жить стало лучше, жить стало веселей - шея стала тоньше, но зато длинней!" И замолчит. Отца у него - дед лоцманом был, иностранные суда водил - замели в тридцать седьмом за шпионаж. Десять лет без права переписки. В сорок втором похоронка пришла - умер в Печерлаге. А штемпель архангельский. Вот так. Сестренка, самая маленькая, в войну с голода померла. Старшего брата в июле сорок первого призвали, а в сентябре уже погиб под Воронежем. Всякого нахлебались. Только что не сослали, да и куда ссылать-то из Мезени? А все равно разметало семью по белу свету. Я для того и лез на исторический, чтоб во всем разобраться. Хрен там! Ерундовинка-с, ошибочка малость вышла, теоретическая, насчет борьбы классов в бесклассовом обществе. Короче, сплошное торжество социализма - и концы в воду.
– Зато он войну выиграл, - не сдавался Понтрягин.
– Ага, малой кровью...
– Постников умел говорить до отвращения ехидным голосом.
– И цены снизил, индустрию завел, колхозы...
– Да-а, а че?
– Шланг через плечо! В НКВД служишь, а не знаешь, как зеки социализм строили. Так что помолчи, Сашок. И вошше, топать пора.
Постников, кряхтя и охая, попробовал встать и тут же повалился обратно.
– Ноги, зараза, не держат... Верст с полста с утра отмахали. Эх, курнуть бы...
Он сунул пальцы за отворот пилотки, вышарил заначку - сплюснутую кривую "астрину". Понюхал, картинно закатывая глаза, бережно вложил обратно. Спички сгинули на переправе, а пилотка на голове почти не намокла.
– Наверное, тут придется ночевать.
– Вздохнул: - Вхолодную, без костра. Комаров нет...
– А че, Васек, классно, - обрадоваллся Понтрягин.
– Моху надергаем сухого. Отоспи-имся! За всю мазуту!
– А ты, Тукташ, что скажешь?
– Идти нада, товарищ ефрейтор. Старший лейтенант смену делает.
– Соображаешь. Слышите, машина гудит? Далеко, километров пять отсюда, а, может, и все десять. Выходим на дорогу, берем попутку и рвем на старое место. Если все тихо, сидим, ждем, сопли жуем. Придумываем, как половчее соврать насчет кобеля. А если нас самих уже ищут, тогда, коль сами и найдемся, меньше дрючить будут. Поваляемся ещё с полчасика и двинем.
Понтрягин, недовольный, попробовал нахмуриться, но тут же изобразил губами и бровями восторг и восхищение.
– Васек, а четко ты того жлоба. Замочил, как сваркой срезал. Боксом занимался, да?