Нас позвали высокие широты
Шрифт:
Обвал первых впечатлений вместе с усталостью заставил нас поскорее забраться в спальные мешки. Первую ночь в настоящих полевых условиях мы спали как молодые боги, уставшие от сотворения мира, тем более что погода не нарушила наш покой ни единым порывом ветра. Однако проснулись мы в промозглом и сыром тумане, тонкий слой которого оседлал наше ледниковое плато при температуре около минус шести. По радио температура в Москве плюс 23, разница солидная, которую мы трактуем в свою пользу, поскольку наши перспективы в обозримом будущем в части грядущей научной информации просто безграничны. Уже по этой причине нам в Москве делать нечего, а сами повседневные заботы москвичей с высоты главного водораздела Шпицбергена выглядят в высшей степени несолидными, вроде бесконечной беготни по магазинам, толкотни в транспорте, ругани на базаре, сидения в приемных в ожидании подписи руководства и т. д. и т. п. Оценивая подобную ситуацию как «сплошной содом и геморрой», Зингер призывает нас еще раз покрыть нашу полярную службу неувядаемой славой, одновременно обещая премии и солидные полевые. Это не считая несомненных достоинств окружающей среды в виде свежего воздуха высоких широт, окружающего простора, прелести окрестных пейзажей и, наконец, здорового образа жизни на фоне девственной природы. По мнению нашего начальника, все это в совокупности, несомненно, будет способствовать формированию из нас самых светлых личностей светлого коммунистического будущего! Наконец, только здесь, неподалеку от полюса, можно наконец отдохнуть от чрезмерного женского влияния — судя по высказываниям (боюсь, не вполне объективным) моих коллег, именно последнее больше всего досаждает всем нам на Большой земле. Впрочем, есть основания полагать, что это слишком смелая мысль, тем более, что полярникам свойственно ошибаться, наравне с остальным человечеством.
Суровая полярная действительность, однако, требует покинуть спальные мешки и приниматься за повседневные обязанности, о чем возвестили звуки металлической посуды и треск вскрываемых ящиков с харчами в сопровождении запаха пирамидского угля из трубы командирского КАПШа. Какой–то странный туман, весь пронизанный солнечными лучами, из которого время от времени тут и там возникают и исчезают очертания скального рельефа на ближайших нунатаках. Арктика явно дразнит нас, завлекая и обольщая. При утреннем туалете вместо освежающей воды наши лица обходятся свежим снежком.
Картина научного стационара тем временем дополняется монументальной метеобудкой, не считая флюгеров и актинометрических устройств, относящихся к хозяйству Славы Маркина, помимо многочисленных лыж и лыжных палок, воткнутых в ближайшие сугробы, разбросанных связок деревянных реек, каких–то тюков и ящиков с углем и продовольствием и прочих свидетельств вторжения цивилизации в первозданные полярные просторы.
Расходившийся туман подарил на прощанье «брокенское видение» в виде гигантской человеческой тени, проектирующейся в свете низкого солнца на стену тумана, повторяющей каждое движение человеческой фигуры: впечатляет! Не стали откладывать на будущее снегомерный профиль в направлении к Баренцеву морю, чтобы не упустить погоды, тем более что даже в тумане мы могли легко вернуться в лагерь по лыжному следу. В 12–километровом маршруте по направлению к Баренцеву морю спустились по пологому ледниковому склону метров на 400 ниже, пока не уперлись в зону трещин в узкой ледниковой протоке под названием Опал, ведущей к гигантскому леднику Негри, распластавшемуся на берегу Стур–фьорда. Определенно первая же снегосъемка удалась, но окончательно это станет ясным при сравнении с ситуацией на леднике Норденшельда. В подобных поисках проявляется еще одно достоинство нашей профессии: единство физического и умственного напряженного научного поиска. Вернулись мы вовремя, поскольку, как оказалось, Арктика израсходовала отпущенный на нас лимит хорошей погоды.
Уже в первых маршрутах мы получили первое представление об особенностях морфологии ледникового плато Ломоносова. У нас, при общей области питания, обособленные участки расхода приурочены к ледниковым языкам Норденшельда, Негри и некоторым другим. А в горах Кавказа или Памира потоки льда из разобщенных участков области питания сливаются ниже в единую область расхода. Определенно, при всем обилии льда, он не образует здесь сплошного ледникового покрова, так знакомого нам по Новой Земле, на котором вблизи ледораздела вообще отсутствуют какие–либо выходы коренных пород или нунатаки по эскимосской терминологии, заимствованной из Гренландии. По картам уже наблюдается отчетливая асимметрия здешнего оледенения, когда размеры ледника Негри в несколько раз превышают размеры ледника Норденшельда, стекающего от общего ледораздела в противоположном направлении.
В общем, есть над чем поломать голову, тем более что асимметрия, похоже, присутствует и в колебаниях выводных языков. Действительно, если фронт ледника Норденшельда медленно пятится за последние десятилетия, его сосед Негри совсем недавно проделал стремительный бросок вперед, увеличив свою площадь на сотни квадратных километров. Так это выглядит с первого взгляда, для более определенного ответа потребуются какие–то новые характеристики, которые предстоит найти. То немногое, что у нас перед глазами, представляет сложную, во многом противоречивую картину, познание которой на основе некой общей системы природных взаимосвязей только начинается. Возможно, нам понадобится не один полевой сезон… Вот такие мысли появляются после нескольких дней пребывания на ледниковом плато Ломоносова. Разнообразие льда, коренного рельефа, снегов и облачности рождает удивительную картину пейзажа, в одинаковой степени привлекательного и загадочного, который по–своему красив, разнообразен и прихотлив, особенно в солнечную погоду, когда от него трудно оторвать взгляд!
В ближайшие дни Арктика, однако, обрушила на нас множество испытаний, которые изменили все наши первоначальные планы. С небольшой «базы подскока» на скалах Эккокнаусен мы собирались сомкнуть наши маршрутные наблюдения (включая бурение), выполненные с аналогичными в нижней части ледника Норденшельда, еще в середине июня, с чем мы надеялись управиться в несколько дней. Когда 27 июня мы приступили к заброске необходимого груза, его на санях оказалось столько, что полозья буквально тонули в протаявшем снегу и пришлось нам всем уподобиться волжским бурлакам с известной картины Репина.
При этом попутный ветер усиливался с каждой минутой, а затем началась самая настоящая метель, при которой снег, буквально облепивший нашу одежду, таял, и стылая влага проникала к самому телу… Вскоре на нашей робе образовалась самая настоящая ледяная броня. Так рядовая грузовая операция стала превращаться в рискованное приключение… Когда мы дотащили свои сани до Эккокнаусена (одолев всею пять километров!), ветер усилился настолько, что было трудно устоять на ногах, а видимость упала чуть ли не до нуля, и если бы не оставшиеся следы (которые заносило с каждой минутой), перспектива возвращения в базовый лагерь, мягко говоря, могла стать проблемой. Тем не менее вернулись, долго обогреваясь у раскаленной печки, постепенно приходя в себя. Арктика отчетливо дала понять, что ее милости отнюдь не бесконечны…
В конце концов на исходе июня мы создали этот чертов склад с палаткой на этом чертовом нунатаке, преподнесшем уже в ближайшие дни серию неожиданных сюрпризов, из которых первым оказалась длительная непогода. Еще одним непредусмотренным обстоятельством стало похищение Леонида Сергеевича по всем правилам детективного жанра, хотя и с помощью вертолета Немецким коллегам, базировавшимся на Ню–Олесунне, срочно понадобилась консультация нашего научного руководителя (в чем консульство не могло им отказать), зато мы лишились на пике усилий и научного руководителя, и такой необходимой пары рук… Обещали вернуть 6 июля, это при нашей переменчивой погоде?..
Еще до похищения Троицкого мы успели сомкнуть снегомерный ход с нижним для измерений таяния, разбить створ вех для определения скоростей движения льда, что само по себе немало. Но как–то мы будем заканчивать без Троицкого? Эккокнаусен — довольно противное место, где ветер, похоже, не прекращается ни днем ни ночью, причем с Баренцева моря, как это я предполагал по предварительным проработкам Это же подтверждается направлением огромной снежной косы, по которой мы спускаемся от нашей палатки на ледник. Ветер так нас измучил за двое суток, что мы перенесли нашу палатку ниже по склону, устроив из камней ветрозащитную стенку, облегчившую наше существование среди развалов серого и красного гранита, в пятнах лишайников. Дьявольски неуютное местечко, зато теперь мы узнаем о начале ветра по его шуму, напоминающему приближение поезда, сменяющемся затем такими воплями и завываниями, словно палатку начинает трепать и терзать некий не описанный в науке зверь, причем с неописуемой яростью.
Тем не менее мы стоически переносили выпавшие на нашу долю испытания, продолжая выполнять намеченную программу, хотя и в несколько урезанном виде. В частности, бурение нам удалось выполнить лишь до 14 метров, почти до уровня сезонных изменений, тем не менее получив вполне отчетливые характеристики температурного режима, отличные от известных ранее по литературным источникам на других ледниках. Определенно оледенение на северо–востоке главного острова архипелага, как мы и ожидали, вполне самостоятельное. Остается подтверждать этот вывод другими показателями, прежде всего, колебаниями выводных языков. В нашем положении мы определенно вполне преуспели, и тем не менее, приближаясь к завершению намеченной программы, все чаще мы задумывались — как поступить дальше? Из попытки вернуться к Зингеру с его рацией, чтобы согласовать наши действия с Троицким, ничего не вышло, поскольку свирепый встречный ветер–мордотык пресек эту попытку в самом начале.