Нас воспитала война (Леший)
Шрифт:
— Это я понимаю. Но думаю устроиться в городе.
— Под дядиной «крышей»?
— А что в этом плохого?
— Ничего! Это я так. А сейчас, значит, в отпуск?
— Да! Поживу на кордоне. Молодость вспомню. Отдохну.
— Тебе надо! Да и я, может, в гости загляну. Хотя сильно сомневаюсь, что ты выдержишь там больше недели. Слишком давно ты был там в последний раз. Но сам увидишь. Потянет к людям, милости прошу, мы с Танюшей всегда рады тебе.
— Спасибо! Да, Боб, мне, кажется, положено зарегистрироваться по месту временного проживания? Избавь, если можешь, от этой бюрократии.
— Отдыхай спокойно. Все будет в порядке.
— Тогда, с вашего позволения, отчалю я! До кордона еще добраться надо.
— А чай? — спросила Татьяна.
— Да,
— В следующий раз с удовольствием. Мне еще в магазине затариться надо. В общем, пора!
— Я тебе сухой паек соберу, Володя, — сказала Татьяна и вышла из беседки.
— Золотая у меня жена, Володя. — Бабичев посмотрел вслед супруге.
— Вижу! И рад за вас.
— Если бы… — вдруг помрачнел Боб. На секунду. Но ее хватило, чтобы Леший заметил это внезапное изменение в настроении друга.
— Что — если бы? — спросил он.
— Это я так. Свое! — Боб был уже прежним Бобом. — Пошли!
Подоспела Татьяна, неся увесистый пакет.
— Возьми, Володя!
— Спасибо! Ну, давайте, Бабичевы, жду в гости.
— Счастливого пути!
Владимир заехал в магазин. Купил продуктов, в основном полуфабрикатов, сигарет, водки.
Проехав через весь поселок, углубился в лес и двинулся по заросшей дороге, которая еле угадывалась среди нетронутой травы. Дождь кончился, и в открытые окошки автомобиля ударил густой запах сосны. Запах свежести и чистоты. Леший полной грудью вдохнул этот сохранившийся в памяти запах его детства. Приток крови вскружил голову. Он откинулся на сиденье и медленно, наслаждаясь, вел машину. Постепенно стали попадаться знакомые места. Владимир приближался к кордону. Через полчаса видный издали переломленный «журавль» колодца указал на то, что Леший въехал в селение. Он готов был увидеть запустение кордона, но такого разрушения, какое открылось ему, никак не ожидал. Покосившиеся, мертвые дома, ушедшие частью своей в песчаный грунт, заросшие густой травой и кустарником, еле виднелись в зеленом буйстве. Что-то одновременно знакомое и чужое расстилалось вокруг. Только в конце центральной улицы — небольшая изба у развесистой ветлы, имеющая некоторое подобие человеческого жилища. К этой избе он и подъехал. Вышел из машины. Сразу же скрипнула дверь, и на пороге полупрогнившего крыльца появился старик. Одетый, несмотря на начало лета, в валенки и ватник. Старая зимняя шапка довершала убор. Дед, щуря глаза, пытался рассмотреть нежданного гостя.
— Здравствуй, дед Матвей! — поздоровался Леший.
— Это ктой-то? — спросил в ответ хриплый старческий голос.
— Лешин я, Володя. Сын покойного Алексея Лешина, лесника.
— Володька? Как же! Помню! Мать твою Зоей звали. Офицер. Так?
— Точно!
— А чево приехал? Могилки навестить али как?
— И могилки проведать, и пожить немного. Примешь в соседи?
— Чево не принять? Со жратвой только хреново. А так, живи у меня! Покедова в своем доме не устроишься.
— Спасибо, дед! Ты как насчет водки?
— Знамо как! Уважаю! Но отвык от казенной, больше свою потребляю.
— Из чего же гонишь? — поинтересовался Владимир.
— Тайна! — коротко отрезал старик, полностью игнорируя интерес гостя. — Харчей-то прихватил с собой?
— Прихватил, дед, помогай выгружать!
— Ну тады живем!
Владимир вытащил пакеты, поставил рядом с машиной. Дед Матвей, не теряя времени, принялся переносить их в избу, удовлетворенно кряхтя.
Леший присел на бревно у плетня, который каким-то удивительным образом держался, не падая, вопреки законам физики, почти не имея точки опоры.
Вышел старик.
— Ну ты чево? Заходи. Гулять будем. Праздник у нас ноне.
Володя не стал уточнять, что за праздник собирается отмечать дед, вошел в маленькую, пропахшую соломой и плесенью избу.
Утром Лешин осмотрел свой дом. Дом, в котором когда-то появился на свет. Да, именно здесь, в лесу, на кордоне, а не в роддоме, до которого ее попросту не
Он стоял посреди комнаты и жадно вдыхал запахи, густо заполнившие жилище. И воспоминания встали с лавок, вышли из-за печи и плотно обступили Лешина. Он закрыл глаза и увидел родителей. Молодых, жизнерадостных, постоянно занятых работой. Себя, маленького, потихоньку, скрытно от всех снимающего сливки с молока. Прямо из крынок, стоящих на лавке вдоль стены в сенях. И многое другое, что когда-то было здесь. В этом доме. На этом кордоне. В этом заповедном лесу.
Владимир вышел из дома. День сегодня удался. Светило солнце, легкий ветер слегка колыхал верхушки деревьев. Было тепло. Лешин присел на бревно. После вчерашних посиделок с дедом Матвеем немного болела голова. Черт его дернул попробовать сивуху Крапивы. Чтобы снять легкое недомогание, Лешин решил искупаться. Он пошел на реку, обходя Большое болото, которое начиналось сразу за кордоном и простиралось в глубь Мещеры на многие десятки километров. Рядом с болотом, задевая его небольшим затоном, змеилась быстрая, глубокая и чистая Пра, неся свой коричневый из-за торфяного дна водный поток на встречу с Окой. Прохладная вода взбодрила Владимира. Сделав на песчаном берегу несколько упражнений, он почувствовал, что оживает. Перекусив взятыми из дома бутербродами, Лешин решил пройтись вдоль берега. Все кругом тем или иным образом изменилось. Только река, казалось, осталась такой же, как и десятилетия назад. Она оставалась такой же, какой хранила ее память Володи Лешина. Он даже пожалел, что не взял с собой рыболовные снасти. Но рыбалка теперь от него никуда не денется. Сегодня он просто осматривался, или, говоря языком военных, — проводил рекогносцировку местности, и не находил ничего, что как-то контрастировало бы с естественным природным фоном. Следов постоянного или частого посещения человеком какого-либо отдельного участка он не находил. Лес был чист.
Володя вернулся к болоту. Нашел место, где начиналась гать, проложенная задолго до его появления на свет и, по рассказам, ведущая куда-то на торфяные выработки. Но на памяти Владимира топливо уже не добывали и гатью, скрытой водой и растительностью, давно не пользовались. Болотная дорога угадывалась по черным бревнам у самого берега. Сюда, прочитав «Собаку Баскервилей», тайно выходил десятилетний Вова Лешин. Выходил и в лунную ночь с замиранием сердца смотрел на болото, слушая его многочисленные разнообразные звуки, — в детской наивной надежде расслышать наконец и тот единственный, загадочный и далекий вой светящейся собаки. И однажды услышал. И очень испугался, бросился домой и там, забившись под одеяло, долго отчаянно дрожал, уверенный в том, что рядом бродит пес-людоед. Но, как оказалось наутро, ночью выл Мишка Мефодьев, выследивший Володю и узнавший причину ночных походов друга на болото. Тогда Володя почувствовал жгучую обиду на Мишку и долго с ним не водился, считая, что тот украл у него нечто дорогое, принадлежащее ему одному. Разрушив его, Лешина, заветную сказку.
После этого случая Володя на болото больше не ходил. А через год погиб Мишка. Погиб нелепо, случайно. В реке. Под обрывом, с которого они, пацаны, всегда ныряли, проплывала притопленная коряга. Володя прыгнул — ничего. А Миша сначала даже не вошел в воду. Было видно, как он обо что-то невидимое ударился. Потом завалился на бок, оставаясь какое-то время на поверхности, и только затем медленно ушел под воду. Володя хорошо помнил, как он увидел корягу и как закричал. И как с берега прыгнули взрослые мужики. Они достали Мишку. Но тот был уже мертв. Ему переломило шейные позвонки. И тогда Владимир почувствовал необъяснимую вину. Вину за то, что долго обижался на друга, за то, что не увидел вовремя опасность и не предупредил о ней. Он на самом деле не видел перед прыжком корягу, но разве это меняло дело?