Насельники с Вороньей реки (сборник)
Шрифт:
Он протянул мне коробку с пачкой вскрытых писем, перетянутой резинкой.
– Предлагаю вам вот что. Я заплачу вам за сведения о его местонахождении. Более того, я попрошу вас попытаться объяснить ему… – он замолчал снова, видимо сообразив, что если события развиваются по его сценарию, Алексей не будет вести со мной никаких переговоров. – В общем, десять тысяч евро за сведения о его местонахождении.
Я пожал плечами:
– Если я это узнаю, то сообщу вам без всяких денег.
– Десять тысяч евро, – повторил он мне в спину.
Снова Лена
Вечер с Леной действительно прошёл гораздо мягче, чем это случилось сутки тому назад. Я развлекал её историями про любимых её сердцу северных людей – нет, не анекдотами про чукчей, а самыми всамделишными историями.
– Ну вот сплавляемся мы по реке Погыче в середине лета. Был я тогда государевым человеком, а государство же у нас такое – ни на секунду своих подданных не может оставить без ценных указаний. А рация у нас возьми да сломайся. Ну доплываем мы до этой деревни – она и называется Эвенское, – приходим на почту, а там лежит телеграмма из института – ждать письма с дальнейшими ценными указаниями. Ну так и началось наше великое эвенское сидение.
Лагерь наш мы разбили в километре от околицы, на пристани села. Дело в том, что обычно в этих посёлках очень много вдов, и от них вечерами нет прохода приезжим людям. С мужиками-то там вообще что-то непонятное творится: они тонут, стреляются, замерзают, – а женщины остаются жить.
Кроме изобилия вдов, село Эвенское славилось ещё некоторым количеством разных особенностей, впрочем совершенно типичных для национальных северных сёл. Например, в поселковом совете (сейчас бы сказали – «администрации») работало аж тридцать человек. Оно, может, на первый взгляд и не очень много, только следует учесть, что вообще в посёлке вместе со стариками и грудными младенцами было зарегистрировано около трёхсот душ. Такая вот северная форма борьбы с безработицей.
Кроме борьбы с безработицей, в посёлке были свиньи. Я сам несказанно удивился, увидав их там, но факт оставался фактом: по улицам гурьбой бродили угрюмые полудикие кабаны, обращая в бегство разобщённых и мелких оленегонных лаек.
Кабаны в Эвенском завелись следующим образом. Какой-то пацанчик с Украины женился на местной девушке. Пацанчик оказался механизатором и получил единственно возможную в таком посёлке должность – тракториста при оленеводческой бригаде. А девушка осталась его дожидаться из кочевья, ибо была она сельской учительницей – продвинутым по местным меркам элементом, и в стадо ей было не нужно. И осталась не одна, а с тридцатью хряками и чушками, которых Сергей, её муж, вывез аж из самого Магадана на каком-то попутном рейсе земляка-украинца.
Девушка была эвенкой и потому, естественно, решила поступать со свиньями так же, как с оленями, то есть пустила их по достижении определённого размера на вольный выпас и прокорм. Эта вот свинская стая и ходила по деревне и её окрестностям, терроризируя местных жителей, которые имели несчастье оставить хоть что-нибудь съестное на расстоянии, доступном для их рыл.
Моё знакомство со свинтусами началось с того, что прямо посреди села они покусали меня за ноги. Вот так: шёл по дороге, никому не мешал, вдруг почувствовал сильный укус. Резко выдернул ногу, приготовился что-нибудь пнуть – и обнаружил, что это что-то – здоровенный хряк, который быстро и ловко отбежал в сторону и приготовился к следующему заходу на мои густо смазанные медвежьим салом яловые сапоги.
«Однако жиром мажешь, – окликнул меня пожилой ламут, гревшийся на завалинке своего типового засыпного дома. – Ты здесь осторожнее: они голодные, сапоги с ногами сожрать могут».
Вернувшись в лагерь, мы с начальником обнаружили, что лагерь наш подвергся самому настоящему свинскому разорению. Окаянные животные залезли в палатку и перевернули там всё вверх дном в поисках печенья, сахара, сухарей и вообще какой-нибудь перевариваемой органики.
Этот урок мы учли и уложили основные запасы продовольствия в прочные деревянные ящики, обшитые железной лентой, а расходные харчи подвесили на верёвке на ближайшей лиственнице. Всё было бы хорошо, но нашу древесную захоронку нашли местные лошади, не менее ушлые, чем свиньи, и тоже разорили.
День шёл за днём, таинственный пакет из Магадана так и не прибывал. В придачу неделю шли затяжные дожди, грунтовая полоса в деревне размокла и Эвенская лишилась какой-либо связи с Большой землёй. Мы совершенно обаборигенились, каждый вечер исправно занимали места в маленьком кинозале, пристроенном к поселковому совету, и смотрели какой-нибудь из шедевров советского кинематографа. Потом свет в посёлке выключали, и мы двигались в свой лагерь, уже прочно обосновавшийся на берегу лесотундровой реки Погычи.
Но однажды днём приполярная идиллия была разрушена. Над посёлком взвились клубы белого пахнущего горелым жильём дыма, и со стороны этого дыма послышались выстрелы.
Мы с Вовой переглянулись, взяли ружья и вышли в посёлок на подмогу местному населению. Его представителей мы встретили на полпути к пристани: четыре мужика степенно шли на рыбалку, не обращая внимания ни на разгорающийся в посёлке пожар, ни на то усиливающуюся, то стихающую стрельбу за спиной. Поглядел на нас оценивающе старый ламут Тимофей, сделал вид, будто не заметил наших ружей, и говорит: «Мужики, если вы за хлебом выбрались, то лучше деревню обойдите. Зайдёте со стороны старой лесопилки, потом направо к фельдшерскому пункту, мимо поссовета, а там до магазина всего пять метров по открытому месту останется. А то у нас Славка напился, жену повесил, дом поджёг, а сам на крышу сел и стреляется».
Я, по молодости моей крайней, и спрашиваю старого ламута Тимофея: «А что вы его с крыши-то не снимете?» – подразумевая владение всеми местными жителями огнестрельным оружием.
На что Тимофей мне ответил: «А на хрена его стрелять, грех на душу брать? Он или поджарится, слезет с этой крыши и сам сдастся, или сгорит нафуй вместе с домом».
И вот, – закончил я. – Старые люди – они мудрые люди. Вот я бы, молодой мудак, ничтоже сумняшеся Славку бы этого взял и пристрелил. А потом бы всю жизнь мучился. Потому что пьян был этот Славка, жену повесил неквалифицированно, за волосы. Волосы у неё обгорели, она из дома и выползла. А сам Славка, как и предсказывал мудрый ламут Тимофей, будучи снизу поджарен, слез с крыши, да так и заснул возле пожарища.
На следующий день мы возвращаемся в посёлок и видим картину Крамского или Репина (ну любили передвижники такие сюжеты): прямо возле пожарища стоит палатка, «повешенная» жена в повязке крутится вокруг костерка из остатков брёвен, сам Славка с видом графа де Лa Фер на отдыхе в Рамбуйе похмеляется чайком.
Я ему говорю: «Что, Славка, прилетит милиция, судить тебя будет?»
А он «Да в первый раз, что ли? Совхоз новый дом даст»…
При этих словах Лена уткнулась в меня (дело уже происходило у меня дома, куда мы поехали, как будто это было что-то само собой разумеющееся):