Наш человек в Гаване
Шрифт:
Старик посмотрел на него. На миг Уормолду показалось, что он сейчас от них убежит.
– Что случилось, Гассельбахер?
– Ах, это вы, мистер Уормолд. А я как раз о вас думал. Легок черт на помине... – он пробовал шутить, но Уормолд готов был поклясться, что доктору и в самом деле померещилась нечистая сила.
– Вы знакомы с моим секретарем, миссис Северн?
– Как же, как же. День рождения Милли, сифон... Что это вы делаете тут так поздно, мистер Уормолд?
– Мы ходили ужинать... гуляли... А вы?
– Я тоже.
Из необъятного, беспокойного неба
– Самолет из Сантьяго, – заметил Гассельбахер. – Но почему так поздно? В Орьенте, наверно, плохая погода.
– К вам кто-нибудь должен прийти? – спросил Уормолд.
– Нет. Нет. Надеюсь, никто не придет. А вы не заглянете ко мне с миссис Северн выпить по рюмке?
...Насилие похозяйничало в этих комнатах, но теперь картины висели на прежних местах, стулья из металлических трубок чопорно выстроились по стенам, как стеснительные гости. Квартира была обряжена, будто покойник в ожидании похорон. Доктор Гассельбахер разлил виски.
– Как хорошо, что мистер Уормолд завел себе секретаря, – сказал он. – А ведь помнится, еще недавно вы места себе не находили от беспокойства. Дела у вас шли неважно. Эта новая модель пылесоса...
– Все меняется.
Впервые он заметил фотографию молодого доктора Гассельбахера в офицерской форме времен первой мировой войны; может быть, эту карточку сорвали со стены громилы.
– Я не знал, что вы служили в армии, Гассельбахер.
– Когда началась война, я бросил свои занятия медициной. Показалось очень уж глупым лечить людей, чтобы их поскорее убили. Надо лечить, чтобы люди жили подольше.
– Когда вы уехали из Германии, доктор Гассельбахер? – спросила Беатриса.
– В тысяча девятьсот тридцать четвертом. Нет, я не повинен, в том, в чем вы меня подозреваете, моя юная дама.
– А я не это имела в виду.
– Тогда простите. Мистер Уормолд вам скажет: было время, когда я не знал, что такое подозрительность. Хотите послушать музыку?
Он поставил пластинку из «Тристана и Изольды». Уормолд подумал о жене, она теперь казалась ему еще менее реальной, чем испанский летчик. И не вызывала мыслей ни о любви, ни о смерти – только о «Вуменс хоум джорнэл» [буржуазный журнал для женщин], обручальном кольце с бриллиантом и обезболивании родов. Он посмотрел в другой угол комнаты на Беатрису Северн, – а вот эта принадлежала к тому же миру, что и роковое любовное зелье, безотрадный путь из Ирландии, разлука в лесу. Вдруг доктор Гассельбахер поднялся и выдернул вилку из штепселя.
– Простите, – сказал он. – Я жду звонка. А музыка звучит слишком громко.
– Вызов к больному?
– Не совсем.
Он снова разлил виски.
– Вы возобновили ваши опыты, Гассельбахер?
– Нет. – Он безнадежно оглядел комнату. – Извините. У меня больше нет содовой воды.
– Я не разбавляю, – сказала Беатриса. Она подошла к книжным полкам. – Вы читаете что-нибудь, кроме медицинских книг, доктор Гассельбахер?
– Очень мало: Гейне, Гете. Все только немцев. А вы читаете по-немецки, миссис
– Нет. Но у вас есть и английские книги.
– Я получил их от одного пациента вместо гонорара. Но, кажется, даже не открывал. Вот ваш бокал, миссис Северн.
Она отошла от полок и взяла бокал.
– Это ваша родина, доктор Гассельбахер? – она разглядывала цветную литографию конца прошлого века, висевшую рядом с портретом молодого капитана Гассельбахера.
– Там я родился. Да. Это крошечный городок – старые крепостные стены, развалины замка...
– Я была в этом городе, – сказала Беатриса, – перед самой войной. С отцом. Ведь это рядом с Лейпцигом?
– Да, миссис Северн, – сказал Гассельбахер, уныло наблюдая за ней. – Это рядом с Лейпцигом.
– Надеюсь, русские его не тронули?
В передней раздался телефонный звонок. Доктор Гассельбахер неохотно поднялся.
– Извините, миссис Северн, – сказал он.
Выйдя в переднюю, он закрыл за собой дверь.
– В гостях хорошо, а дома лучше, – сказала Беатриса.
– Вы, может, хотите сообщить в Лондон? Но я его знаю пятнадцать лет, а здесь он живет уже больше двадцати. Это старый добряк, мой лучший друг...
Открылась дверь, и вернулся доктор Гассельбахер.
– Простите, – сказал он. – Я что-то неважно себя чувствую. Может быть, вы зайдете послушать музыку в другой раз.
Он тяжело опустился на стул, взял бокал и снова поставил его на место. На лбу его блестели капельки пота, но ведь и ночь была сегодня сырая.
– Неприятные новости? – спросил Уормолд.
– Да.
– Я чем-нибудь могу помочь?
– Вы!.. – сказал доктор Гассельбахер. – Нет. Вы мне помочь не можете. Ни вы, ни миссис Северн.
– Это больной?
Доктор Гассельбахер покачал головой. Он вынул носовой платок и вытер лоб.
– Кто же из нас теперь не больной? – сказал он.
– Мы, пожалуй, пойдем.
– Да, ступайте. Я был прав. Людей надо лечить, чтобы они жили подольше.
– Не понимаю.
– Неужели никогда люди не жили мирно? – спросил доктор Гассельбахер. – Простите меня. Говорят, что доктора привыкают к смерти. Но я, видно, плохой доктор.
– Кто-то умер?
– Несчастный случай. Обыкновенный несчастный случай. Всего-навсего несчастный случай. По дороге на аэродром разбилась машина. Один молодой человек... – И он вдруг закричал в бешенстве: – Ведь всегда происходят несчастные случаи. Повсюду. Вот и это, наверно, тоже несчастный случай. Он слишком любил выпить.
– А его случайно не звали Рауль? – спросила Беатриса.
– Да, – ответил доктор Гассельбахер. – Его звали Рауль.
Часть четвертая
1
Уормолд отпер дверь. Уличный фонарь напротив неясно освещал пылесосы, стоявшие вокруг, как могильные памятники. Он двинулся к лестнице. Беатриса прошептала:
– Стойте, стойте... Мне кажется, я слышу...
Это были первые слова, произнесенные после того, как они закрыли за собой дверь квартиры доктора Гассельбахера.