Наш дом и сад в начале века… (Русская пьеса)

Нигро Дон

АНЯ. Это правда. Пьесы его великолепны.

ИРИНА. Так ли много нужно знать, чтобы написать пьесу? Люди входят и выходят. Говорят друг другу глупости, которые должны восприниматься чем-то умным. Кто-то влюбляется. Все несчастны. В конце кто-то стреляется. Это может написать любой недоумок.

НИКОЛАЙ. Полагаю, именно поэтому у меня так хорошо получается.

ИРИНА. Я не собираюсь принижать вашу профессию. Кто-то должен писать пьесы, иначе все актеры останутся без работы, а я сомневаюсь, что они знают, как делать что-то полезное.

КАТЯ.

По существу в написании пьес нет ничего глупого, мама. Значение имеет другое: какие пьесы пишет человек. Только потому, что пьесы Николая пустые и бессмысленные, нельзя утверждать, что они все такие.

АНЯ. Его пьесы не пустые. Они удивительные. Ну почему в этой семье все должны быть глупыми, грубыми или безумными?

РАДЕЦКИЙ. Мы русские. Какой у нас выбор?

КАТЯ. Выборов много. Просто мы должны делать правильные.

РАДЕЦКИЙ. Что ж, я сделал правильный. Решил всю жизнь провести в этом доме, раздражая здешних красавиц.

ИРИНА. Здесь вам всегда рады, доктор. Вы это знаете. Без вас нам было бы невыносимо скучно.

КАТЯ. Это с ним здесь невыносимо скучно.

РАДЕЦКИЙ. Может, мне постараться и вызвать больший интерес. Чем вас поразвлечь? Спеть оперную арию? Встать на голову? Раздеться догола?

НИКОЛАЙ. Может, все и сразу?

КАТЯ. Вы можете помочь собрать деньги на школу.

ИРИНА. Школа, школа. Почему ты всегда говоришь о школе. Что хорошего в школе? Какая пользу крестьянину от образования? Свинье скрипка не нужна.

РАДЕЦКИЙ. Кстати о скрипке. Стоя на упавшем каменном сатире в лабиринте, я увидел этого бедолагу Колю, выглядывающего из окна музыкальной комнаты, в ожидании, как я могу предположить, скрипичного урока.

КАТЯ. Боже мой! Я думала, урок завтра.

РАДЕЦКИЙ. Вы всегда думаете про завтра, а оно не приходит. Увы, здесь только вчера.

ИРИНА. Как бы то ни было, Катя, пойди и избавься от этого никудышного мальчишки до того, как он вновь украдет что-нибудь из столового серебра моей матери. Оставлять его одного все равно, что запустить в дом мартышку.

КАТЯ. Я дам ему урок игры на скрипке.

ИРИНА в таком случае я пойду погулять в зеленый лабиринт. От игры этого мальчишки птицы замертво падают с неба. Доктор, почему бы вам не составить мне компанию?

РАДЕЦКИЙ. Я надеялся, Катя сможет дать мне несколько музыкальных уроков.

КАТЯ. Я могу дать вам несколько уроков. Но не музыкальных. (Уходит в дом).

ИРИНА. Вам бы перестать бегать за моей дочерью, доктор, и поухаживать за мной. По крайней мере, шанс поймать меня, пусть и ничтожный, у вас есть.

РАДЕЦКИЙ. Но если я вас поймаю, что мне с вами делать?

ИРИНА (берет РАДЕЦКОГО под руку). Мы что-нибудь придумаем. Аня, надеюсь, ты сможешь занять Николая, пока мы с доктором погуляем по лабиринту?

АНЯ. Я постараюсь, мама.

ИРИНА. И вот что я вам скажу, господин Гениальный писатель. Я приглядываю за вами. Хочу видеть вас образцом добропорядочности в общении с моей младшей дочкой. Она – наивная маленькая глупышка, которая не отрывается от книг и поэтому думает, что знает гораздо больше, чем знает на самом деле.

АНЯ. Мама…

ИРИНА. Как будто в книгах можно вычитать что-то такое, что действительно важно в жизни.

НИКОЛАЙ. Заверяю вас, Ирина Ивановна, что мое уважение и восхищение вашими дочерьми, как и вами, безмерно.

ИРИНА. Да, где-то я уже слышала эту песню. Пойдемте, доктор. Если будете хорошо себя вести, я позволю вам взглянуть на мою колеоптру. Я не ошиблась с термином? Это вьюн, который оплел наши зеленые изгороди.

АНЯ. Мама, колеоптра – это семейство жуков.

ИРИНА. Да. Что ж, и мы такие же. Жесткие снаружи – мягкие внутри. Или наоборот? Я уже ничего не знаю. (Уходя с РАДЕЦКИМ). Доктор, если вы положите руку на мой зад, я закричу. Во всяком случае, в один прекрасный момент. (Они уходят).

АНЯ. Прошу извинить мою маму. Она – хорошая женщина, но всегда говорит все, что приходит в голову. Она не хотела показаться грубой или невоспитанной.

НИКОЛАЙ. Да, говорит. Именно это мне в ней нравится.

АНЯ. Я надеюсь, вам нравится жизнь в деревне.

НИКОЛАЙ. Да. Очень.

АНЯ. Должно быть, вам скучно в такой глуши.

НИКОЛАЙ. Отнюдь. Мне здесь нравится. И ваша семья так добра ко мне.

АНЯ. Вообще-то, мне очень хотелось оказаться с вами наедине.

НИКОЛАЙ. Правда? А ваша мама знает?

АНЯ. С тем, чтобы поговорить с вами. О писательстве.

НИКОЛАЙ. Чем меньше говорить о писательстве, тем лучше.

АНЯ. Для вас, возможно, но не для меня. После смерти папы мне не с кем об этом поговорить, а папа не так много об этом знал, да благословит Господь Его душу. Гораздо больше его интересовал сад. Катя много читает, но, по большей части, занудные политические и экономические трактаты. Меня это совершенно не интересует. Я люблю беллетристику, искусство, театр, и здесь чувствую себя такой одинокой, что иной раз думаю, а не схожу ли с ума. Это действительно приводит в исступление, когда ты чем-то увлечена, а поговорить тебе об этом не с кем. Но вы, наверное, заняты.

НИКОЛАЙ. Нет. Я не занят. Чего нет, того нет. Что вас интересует?

АНЯ. Мне очень хочется понять, каково это, быть великим писателем.

НИКОЛАЙ. Об этом вам надо спросить у Толстого.

АНЯ. Но вы – великий писатель. Все так говорят.

НИКОЛАЙ. Что ж, раз все так говорят, значит, так оно и есть.

АНЯ. Каково это, посвятить всю жизнь писательству? Я хочу знать все.

НИКОЛАЙ. Прежде всего, нужны чернила. Чернила – это очень важно. Бумага тоже важна. Разумеется, если нет чернил и бумаги, можно писать кровью на стене. Но кто-то всегда приходит, чтобы смыть написанное. Этих людей мы называем критиками.