Наш дом и сад в начале века… (Русская пьеса)
Шрифт:
НАТАША. Так найдите ее. Вы знаете, самой ей не выбраться.
РАДЕЦКИЙ. На это я и рассчитываю.
НАТАША. Доктор, пожалуйста. Не можем мы оставить маму в лабиринте. Если она будет бродить там целый день, ее хватит солнечный удар.
РАДЕЦКИЙ. Ладно. Но без нее так хорошо. К вашей маме питаешь самые теплые чувства, при условии, что нет необходимости находиться в ее компании. Но, полагаю, не можем мы бросить ее в лабиринте. (Обращается к НИКОЛАЮ, уже направляясь к лабиринту). Если я не вернусь через час, вызывай казаков. (Уходит).
НАТАША (встречается
НИКОЛАЙ. Наташа, подождите.
НАТАША. Мне надо приглядеть за слугами. Они суют в суп грязные пальцы.
НИКОЛАЙ. Мне без разницы, чьи пальцы побывают в супе. Если, конечно, они не будут в нем плавать. Хотя мне и это без разницы. Все равно суп я не люблю. Я хочу знать, почему вы продолжаете избегать меня?
НАТАША. Я вас не избегаю. Просто занята.
НИКОЛАЙ. Вы избегаете меня с того момента, как я появился здесь.
НАТАША. Вы знаете, почему я вас избегаю.
НИКОЛАЙ. Я приехал, чтобы повидаться с вами.
НАТАША. Вы приехали, чтобы повидаться с вашим добрым другом. Доктором Радецким.
НИКОЛАЙ. Мне требовался предлог. Или вы думаете, что Радецкий хоть чем-то мне интересен?
НАТАША. Я должна идти. Обед готов.
НИКОЛАЙ (заступает ей путь). Пожалуйста, не убегайте, уделите мне минутку. Вы сводите меня с ума.
НАТАША. Это невозможно. Не могу я разговаривать с вами. Мой муж нас увидит.
НИКОЛАЙ. Ваш муж – болван.
НАТАША. Он не болван.
НИКОЛАЙ. В Ялте вы сказали мне, что он – болван.
НАТАША. В Ялте я была одинока и несчастна и наговорила много такого, чего говорить не следовало. Но теперь я дома, и вы больше не должны говорить со мной подобным образом.
НИКОЛАЙ. Вы уже забыли, что было у нас в Ялте?
НАТАША. Нет, не забыла. Я ничего не забываю. Поэтому все так сложно. Но это невозможно. Вы понимаете? Это…
ГРИГОРЬЕВ (выходя из дома). Николай Константинович, вы идете?
НИКОЛАЙ. Я? Куда?
ГРИГОРЬЕВ. Я думал, вы пойдете со мной на рыбалку.
НАТАША. Нельзя сейчас идти на рыбалку. Обед готов.
ГРИГОРЬЕВ. В этом месте обед – лучшее время для рыбалки. Вы еще не пробовали суп? Вкус такой, будто Ольга мыла в нем ноги.
НИКОЛАЙ. Я как раз говорил вашей жене, что сегодня мне нездоровится.
ГРИГОРЬЕВ. Пойдемте на рыбалку со мной и Радецким, и вам сразу станет лучше.
НИКОЛАЙ. Если честно, рыбалку я не люблю.
ГРИГОРЬЕВ. Это неважно. Никто не любит рыбалку. Я сам думаю, что рыбалка – занятие глупое.
НИКОЛАЙ. Тогда почему вы рыбачите?
ГРИГОРЬЕВ. Почему человек что-то делает? Почему человек женится? Наташа, почему человек женится?
НАТАША. Я не знаю.
ГРИГОРЬЕВ. Вот видите. Даже моя жена не знает, а женщины знают все. Во всяком случае, Волконские знают. Мне это известно, потому что они постоянно говорят мне об этом.
НАТАША. Ты начал пить с утра?
ГРИГОРЬЕВ. Нет. Я не начинал пить с утра. Я просто пил всю ночь. А пить я начал в тысяча восемьсот девяносто седьмом году.
НАТАША. Леонид
ГРИГОРЬЕВ. Действительно. И разве я могу ее за это винить? Она – очаровательная женщина, тогда как я выгляжу, как барсук. Николай, вы согласны, что моя жена – очаровательная женщина?
НИКОЛАЙ. Да. Согласен.
ГРИГОРЬЕВ. Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему такая красавица вышла за такого урода, как я. Ответ, конечно, в деньгах. У меня были какие-то деньги, когда мы поженились. Не много, гораздо меньше, чем она думала, но были. Ее отец как раз умер, они боялись потерять имение, вот ее мать буквально заставила Наташу выйти за меня ради моих денег. Я знал, что она меня не любит, но не собирался ставить ей это в укор. Действительно, какая женщина в здравом уме могла меня полюбить? И я знал, что они заблуждаются по части моего богатства. Но мне было все равно. Я хотел ее так сильно, я был отчаянно, по уши влюблен в нее, поэтому сделал бы что угодно, лишь бы она стала моей. Солгал бы, совершил любое преступление, убил бы, если б пришлось, лишь бы заполучить ее. Вы когда-нибудь любили женщину так сильно, чтобы пойти ради нее на убийство?
НИКОЛАЙ. Да. Только раз.
ГРИГОРЬЕВ. Тогда вы знаете, что я чувствовал. Мои иллюзии рухнули в наш медовый месяц. Наверное, я лелеял идиотскую надежду, что она каким-то образом сумеет полюбить меня. Но такое случается только в книгах и пьесах. В жизни ты или любишь, или нет. Вы – писатель. Вы знаете, что это правда, так?
НИКОЛАЙ. Да.
ГРИГОРЬЕВ. Когда в нашу брачную ночь я увидел отвращение в ее глазах, мне стало понятно, что она никогда меня не полюбит, ни мои слова, ни дела не заставят ее любить меня. И однако остановиться не мог. Я ужасный человек. Признаю. Мы собирались провести оставшуюся часть медового месяца в Ялте. Вы бывали в Ялте?
НИКОЛАЙ. Да. Бывал.
ГРИГОРЬЕВ. После нашей катастрофической брачной ночи Наташа заболела. Оставалась в своей комнате. Не вставала с постели. Не ела. Я опасался, что причинил ей серьезный вред. В панике послал за Радецким. И он сказал мне, да, Наташа тяжело больна. Что-то с легкими. И волнения, вызванные свадьбой, подорвали ее здоровье. Чтобы поправить его, ей нужно ехать в Ялту, немедленно, а я не должен ни волновать ее, ни огорчать. Я бы поехал с ней, несмотря ни на что, служил бы, как верный пес, но моя мать умудрилась попасть на улице под колеса кареты, а потом долго цеплялась за жизнь, и мои кредиторы воспользовались этой возможностью, чтобы наброситься на меня стаей стервятников. Поездку вдвоем я оплатить не мог, Радецкий настаивал, что она умрет, если не поедет, поэтому я собрал все оставшиеся деньги и отправил ее в Ялту, а сам остался здесь и похоронил свою мать, которая последние недели перед кончиной несла вздор, тараторя, как попугай. Клянусь, я не придушил ее подушкой, хотя, Бог свидетель, грезил об этом, а потом начал напиваться до беспамятства. Когда деньги для оплаты ялтинских счетов закончились, Наташа вернулась ко мне. Ей определенно стало лучше, но при этом и хуже, она приехала такой нервной, такой странной, и с того момента я не решаюсь прикоснуться к ней. Женщины посланы на землю, чтобы сводить нас с ума.
Конец ознакомительного фрагмента.